1000 аналогий, изменивших науку (новый взгляд на гениальность) Ч.2

Продолжение
Смотри часть 1 http://metodolog.ru/node/531
 
 
Результаты исследования и воспитания слепоглухонемых детей
 Впечатляющим примером высокой значимости средовых влияний на формирование психики человека являются исследования отечественных педагогов И.А.Соколянского (1889-1960) и А.И.Мещерякова (1923-1974). Эти ученые на протяжении длительного времени занимались воспитанием детей, лишенных слуха, зрения и речи, в специальной школе-интернате, расположенной в подмосковном Загорске. Приступая к исследованию, они совершенно не были уверены в том, что им удастся приобщить индивидов со столь серьезными физическими дефектами к основам культуры и научить их полноценно, вполне самостоятельно мыслить и разбираться в самых сложных научных вопросах. Первоначально казалось, что одновременное отсутствие от рождения важнейших способностей восприятия и выражения вовне – зрения, слуха и речи – должно приводить к формированию совершенно искаженной схемы восприятия и неадекватной картины мира. Однако итоги тонкой и кропотливой педагогической работы превзошли самые смелые ожидания. У слепоглухонемых детей при соответствующей помощи воспитателя закономерно формировалась практически столь же полноценная и многогранная картина мира и способность понятийного мышления, как и у обычных людей. Исследования Соколянского и Мещерякова находились под пристальным вниманием известного философа Э.В.Ильенкова, который увидел в этом многолетнем эксперименте важный научный результат, свидетельствующий в пользу колоссальной роли среды в формировании интеллекта. Данный эксперимент показал, что ученики старших классов школы-интерната для слепоглухонемых в Загорске усваивают программу средней школы примерно теми же темпами, что и их зрячеслышащие сверстники, а по уровню интеллектуального и нравственного развития не только не уступают им, но и обнаруживают зачастую бесспорные преимущества. Указанные ученики демонстрируют безупречную грамотность – орфографические и синтаксические ошибки встречаются в их сочинениях не чаще, чем опечатки в академических изданиях. Они приобретают свободу владения русской речью, ее многообразными стилистическими средствами. Обращает на себя внимание богатая и точная лексика, послушно выражающая тончайшие оттенки индивидуальных настроений и впечатлений. Как указывает Э.В.Ильенков в статье «Психика человека под «лупой времени» (журнал «Природа», 1970, № 1), «разговаривая с воспитанниками Загорской школы или читая написанные ими строки, вы можете быть уверены, что за каждым словом тут стоит ясная и всегда самостоятельно продуманная мысль. Таковы они все и, что не менее важно, во всем, в том числе и в усвоении учебных программ. Дело тут не только и даже не столько в темпах усвоения знаний, сколько в его качестве, в глубине и основательности овладения принципами интеллектуальной и нравственной культуры. «Нормальная» школа с ее педагогикой такого уровня добивается, как все мы хорошо знаем, далеко не всегда. Это обстоятельство и позволяет видеть в работе Соколянского-Мещерякова не сугубо специальный клинический случай, интересный лишь для специалиста дефектолога, а особый случай человеческого развития, на котором могут и должны быть прослежены в их «чистой» - незамутненной и не загороженной подробностями – форме некоторые фундаментальные закономерности формирования нормальной человеческой психики» (Э.В.Ильенков, 1970). Э.В.Ильенков отметил, что развитие слепоглухонемого ребенка предоставляет в руки исследователя богатейший материал для решения конкретных психологических проблем, демонстрируя как бы в чистых лабораторных условиях, которые можно строго зафиксировать, все узловые точки становления человеческой психики – моменты возникновения таких феноменов, как самосознание, рефлексия, воображение, мышление, нравственное чувство и т.д. Э.В.Ильенков подчеркивал, ссылаясь на оценку лауреата Нобелевской премии по химии Н.Н.Семенова, что работа школы Соколянского-Мещерякова является далеко еще не оцененным и не исчерпанным кладом для науки, работой, которая должна привлечь к себе более серьезное внимание, нежели то, которое ей до сих пор оказывалось. Е.Князева и А.Туробов в статье «Познающее тело» (журнал «Новый мир», 2002, № 11) завершают анализ исследований Соколянского и Мещерякова следующим выводом: «…Даже если формирование схем восприятия начинается у индивида с резкого отклонения и крайней скудости притока впечатлений, то вектор развития все равно переориентируется на максимально развернутую схему, созданную в ходе эволюции вида, подобно тому, как росток из любых положений тянется к свету» (Е.Князева, А.Туробов, 2002).
 
 Успехи обучения техническому творчеству
 Возможность планомерного увеличения числа людей, занимающихся продуктивной творческой деятельностью, доказана работами Г.С.Альтшуллера и его последователей. Г.С.Альшуллер является создателем знаменитой теории решения изобретательских задач (ТРИЗ). Проанализировав несколько тысяч технических патентов, в которых зафиксирован неоценимый опыт самых разных изобретателей, Альтшуллер выделил и сформулировал 40 принципов устранения технических противоречий, освоение и применение которых помогает успешно решать изобретательские задачи. Эти 40 принципов (выполняющих роль навигаторов изобретательского мышления) легли в основу разработанной им эвристической программы, призванной заменить слепой перебор вариантов целенаправленным продвижением в район решения. Позже Альтшуллер дополнил эти принципы большим каталогом различных физических и технических эффектов, который пополняется и в наше время его учениками. В виде ТРИЗ впервые в истории появились теория, методы и модели для систематического исследования и разрешения сложных технико-технологических проблем, содержащих острое физико-техническое противоречие и принципиально не решаемых традиционными методами конструирования. В 1980-х годах преподавание основ ТРИЗ в ряде средних и высших учебных учреждений дало замечательные результаты. Как отмечают Н.Петрович и В.Цуриков в книге «Путь к изобретению», в 1986 году в нашей стране действовало около двухсот школ и университетов технического творчества, где изучали методы теории решения изобретательских задач, применяя их на практике. Опыт России перенимали в других странах. В частности, в Болгарии даже был создан научный центр по изучению ТРИЗ. В новые учебные планы некоторых вузов страны вводился учебный курс «Основы научных исследований», в программе которого предусматривалось изучение методов ТРИЗ. Обучение в школах ТРИЗ не заканчивалось защитой творческих итоговых работ. Многие выпускники пробовали свои силы в исследовательской и преподавательской работе, а основная их масса изобретала, но уже с применением всего арсенала средств, даваемых теорией. И изобретала успешно. Например, за три года после окончания школы ТРИЗ при Минском радиотехническом институте 28 молодых инженеров подали 197 заявок на изобретения, получив 130 авторских свидетельств. За девять лет в Днепропетровске ТРИЗ изучили 500 слушателей. Итог их практической работы – 350 авторских свидетельств. Начиная с 1980 года, в технических вузах Украины студенты изучали дисциплину «Основы технического творчества», программа которой в основном включала методы ТРИЗ. За три года после введения новой дисциплины изобретательская активность студентов заметно возросла. Только за 1983 год они получили 292 авторских свидетельства (Н.Петрович, В.Цуриков, 1986). Воспитание творческих личностей с помощью ТРИЗ демонстрирует колоссальную роль средовых влияний в развитии и совершенствовании человеческого интеллекта. Попутно обратим внимание на то, что основные принципы ТРИЗ Альтшуллера были сформулированы на базе индуктивного обобщения результатов анализа тысяч патентов. Об этом легко догадаться при знакомстве с книгой М.Орлова «Основы классической ТРИЗ» (2005). Это говорит о том, что эвристические программы и стратегии открываются с помощью индукции – логической процедуры, о которой нам еще предстоит говорить.
 
 Исследования М.Розенцвейга, Э.Беннета и М.Даймонд
 Интересен вопрос о том, какие физиологические и биохимические изменения могут происходить в мозге животных и человека под воздействием стимулирующего окружения, то есть постоянного притока разнообразной информации. Другими словами, как внешняя среда может запускать развитие определенных структурных элементов мозга? Этот вопрос однажды поставили перед собой американские ученые Марк Розенцвейг, Эдвард Беннет и Марион Даймонд. В 1972 году они провели экспериментальное исследование, в ходе которого удалось пролить свет на некоторые биохимические процессы, происходящие в мозге под влиянием информационных потоков. Во многих психологических работах указывается, что автором данного исследования является М.Даймонд, что, по-видимому, связано с ее важной ролью в организации эксперимента. Розенцвейг, Беннет и Даймонд взяли крыс и разделили их на две группы. Животных первой группы они поместили на 4 - 10 недель в обогащенную среду, то есть в большую клетку с широким набором разных игрушек: качелей, лестниц, «беличьих колес» и т.д. Животных второй группы они содержали в течение тех же 4-10 недель в информационно обедненных условиях, то есть в маленькой пустой клетке без каких-либо развивающих объектов (игрушек). Когда Розенцвейг, Беннетт и Даймонд стали изучать мозг крыс, выращенных в разных условиях, они заметили следующее. Кора головного мозга крыс из обогащенных условий оказалась значительно тяжелее и толще. Уровень активности фермента ацетилхолинэстеразы, обеспечивающего быструю и эффективную передачу нервных импульсов между клетками мозга, оказался выше у крыс с обогащенным жизненным опытом. В обогащенных условиях у крыс развивались нейроны большего размера. Кроме того, соотношение РНК и ДНК – веществ, играющих важнейшую роль в росте клеток мозга, - было выше у крыс с обогащенным опытом. Наконец, под большим увеличением с использованием электронного микроскопа было обнаружено, что синапсы у крыс с богатым опытом на 50% больше, чем у крыс, выращенных в обедненных условиях. Эти факты привели исследователей к совершенно правильному выводу, что многие аспекты анатомии и химии мозга изменяются в результате познавательного опыта. Вот как описывает результаты опытов американских ученых Роджер Хок в книге «40 исследований, которые потрясли психологию» (2006): «Результаты говорят о том, что мозг крыс, выращенных в обогащенных условиях, отличается от мозга крыс, выращенных в обедненных условиях, во многих отношениях. Кора головного мозга – это та часть мозга, которая отвечает на воздействия окружающей среды и контролирует движение, память, обучение и чувственное восприятие (зрение, слух, осязание, обоняние). Кроме того, уровень активности упомянутого выше фермента нервной системы, ацетилхолинестеразы, оказался выше у крыс с обогащенным жизненным опытом» (Хок, 2006, с.36). «У двух групп животных, - подчеркивает Р.Хок, - не было выявлено значительной разницы в числе клеток мозга (нейронов), но в обогащенных условиях у крыс развивались нейроны большего размера. С этим связаны и данные о том, что соотношение РНК и ДНК – веществ, играющих важнейшую роль в росте клеток мозга, - было выше у крыс с обогащенным опытом. Это говорит о том, что у этих животных уровень химической активности мозга был выше» (там же, с.36). Об этом же сообщают В.Венгар и Р.Поу в книге с интригующим названием «Неужели я гений» (1997): «В стимулирующей среде крысы не только дожили до трех лет (что соответствует примерно девяноста годам человека), но у них увеличились и размеры мозга. Между нервными клетками вырос целый лес новых соединений в форме дендритов и аксонов – тонких разветвленных структур, передающих электрические сигналы от одной нервной клетки (нейрона) к другой. Крысы, обитавшие в обычных клетках, умирали раньше. Их мозг имел значительно меньше межклеточных соединений, чем у стимулировавшихся собратьев, и в какой-то момент развитие животных остановилось вовсе» (В.Венгар, Р.Поу, 1997). Тот факт, что животные, выращенные в активно стимулирующем окружении, по развитию и биохимическим особенностям мозга отличаются от животных, выращенных в условиях с низкой информационной стимуляцией, позволяет осознать реальное значение среды и окружения в функциональной активности мозга. Имеются и другие данные о влиянии обучения на физические особенности мозга. Так, например, Д.Палмер и Л.Палмер в книге «Эволюционная психология» приводят следующие данные, полученные с помощью магнитно-резонансной томографии мозга (МРТ-метода). «Неврологические исследования, - констатируют они, - показали, что интенсивная практика игры на музыкальных инструментах приводит к заметному увеличению участков коры головного мозга, слоя серого вещества, наиболее тесно связанного с высшими мозговыми функциями. МРТ-исследования свидетельствуют, что у музыкантов, начавших заниматься музыкой до 7 лет, мазолистое тело на 10-15% толще, чем у людей, не занимающихся музыкой или начавших изучать ее позже этого возраста» (Д.Палмер, Л.Палмер, 2003, с.89).
 
 Изменился ли интеллект человека за сотню тысяч лет?
 Изучая структуру общественного сознания индейских племен, их мифы, наполненные образами богов, героев, людей, явлений природы, рассматривая эти мифы в качестве характерных продуктов примитивной духовной культуры, К.Леви-Стросс сделал вывод об исторической неизменности законов мышления. Он пришел к заключению, что мифологическое коллективное фантазирование адекватно отражает «анатомию ума». Согласно творцу структурной типологии мифов, по своим интеллектуальным операциям архаическое мышление не отличается от современного: логика мифического мышления является столь же взыскательной, как логика современного мышления. Различия между первобытным и современным мышлением состоят не в логических процедурах, а в содержании информации, которой оперирует первобытный и современный человек. С точки зрения психологов, утверждение универсальности ментальных структур стирает качественные различия между конкретно-историческими формами проявления сознания. Независимо от К.Леви-Стросса к аналогичным заключениям пришел лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине Даниел Гайдузек. Известно, что Гайдузек был удостоен Нобелевской премии за выяснение причины возникновения болезни «куру-куру», которая поражала папуасов Новой Гвинеи. Более известное название данной болезни – «смеющаяся смерть». Основываясь на том, что дети первобытных племен, попадая в современную культуру, легко осваивают плоды этой культуры, Гайдузек выступил с идеей о том, что за последнюю сотню тысяч лет мыслительные способности человека не претерпели существенных изменений. В свое время Гайдузек привез в США большое количество детей первобытных племен, обитавших на островах Новой Гвинеи в обстановке каменного века. Ученый усыновил их и заметил, что эти дети, обучаясь в средних и высших учебных заведениях США, впоследствии проявили себя в сфере политики, дипломатии, медицины, математики и т.д. Это и позволило ему сформулировать мысль о неизменности принципов человеческой логики в пространстве последних тысячелетий. В книге И.Харгиттаи «Откровенная наука: беседы с корифеями биохимии» (2006) Гайдузек вспоминает: «Я вывез сотню малышей из обстановки каменного века, и сейчас некоторые из них являются послами своих стран, они вникают в тонкости политологии, политики, дипломатии, медицины, педагогики и даже высшей математики в течение первой трети отведенной им жизни. У них нет никаких проблем с современной культурой. За последний миллион лет человеческий интеллект совершенно не изменился. Он не изменится и в течение следующего миллиона лет» (Харгиттаи, 2006, с.406). Весьма интересно, что когда И.Харгиттаи спросил у Гайдузека, что он считает самым важным своим достижением, ученый ответил: «Если я буду перечислять области, в которых мой вклад, по-моему, был особенно важен, окажется, что Нобелевскую премию мне дали совсем не за это. Я думаю, что самая важная область науки, в которую я внес вклад, - это исследование изменчивости познавательной функции мозга, непостоянства, с которым мозг программирует выполнение определенных заданий и в современном обществе, и у людей каменного века» (Харгиттаи, 2006, с.406). С точки зрения Гайдузека, мышление первобытного человека ничем не отличается от мышления современных людей. Это связано с тем, что за последнюю сотню тысяч лет не было никакого прогресса в развитии мыслительных способностей человеческого мозга. Какому-нибудь древнему китайскому философу или, скажем, Канту потребовалось бы всего несколько недель, чтобы усвоить понятия ядерной физики или современной биологии.
 Каким образом можно объяснить неизменность логического мышления нынешних людей и человека, жившего в доисторические времена? Наиболее очевидным представляется объяснение, которое указывает в качестве причины неизменность генов, которые определяют такое свойство мозга, как логическое мышление. Другими словами, генетические структуры, благодаря которым каждый индивид приобретает способность мыслить в рамках логических правил, относятся к числу консервативных генетических структур. Реальность этой консервативности, то есть защищенности от изменений (мутирования) генов, контролирующих логическую деятельность мозга, вполне аналогична консервативному характеру других генов, обнаруженных генетиками. В частности, английский биохимик Пол Нерс с сотрудниками обнаружил эволюционную консервативность (неизменность) генов, определяющих цикл деления клеток. За это открытие он был удостоен в 2001 году Нобелевской премии по физиологии и медицине. В частности, Пол Нерс, изучая генетические последовательности участков ДНК, контролирующих процесс деления клеток у дрожжей и человека, заметил совпадение этих последовательностей. Это совпадение очень удивило его, поскольку подобные факты не так часто удается зафиксировать ученым и в дальнейшем сделать достоянием всех людей. И.Э.Лалаянц в статье «Консервативный каскад» (газета «Биология», № 48, 2002) описывает реакцию Пола Нерса на обнаружение сходства генов, определяющих цикл деления клеток у дрожжей и человека: «Поначалу мы не могли поверить своим глазам, но когда вывели генетические последовательности на дисплей компьютера, то увидели, что они совпадают! Это был пример эволюционной консервативности, свидетельствующий о том, что у дрожжей и у человека клеточный цикл регулируется одинаково. Это был момент, когда можно было воскликнуть «Эврика!» К тому времени Нерс работал уже вместе с Тимом Хантом в Имперском фонде раковых исследований, где они организовали лабораторию по изучению механизмов контроля клеточного цикла» (И.Э.Лалаянц, 2002). Другой пример консервативности определенных генов нам предоставляют исследования швейцарского ученого Вальтера Геринга, который в начале 1990-х годов установил, что главная генетическая программа, определяющая формирование структур глаза, сохранилась неизменной со времен появления первого предка позвоночных и членистоногих (более 600 миллионов лет назад). Это обстоятельство выяснилось в ходе следующего эксперимента. Юрий Панчул в статье «Эво-дево – магия ХХI века» (журнал «Новое время», № 23 (69) от 9 июня 2008 г.) повествует: «В начале 1990-х годов швейцарский исследователь Вальтер Геринг произвел странный эксперимент. Геринг внедрил ген мыши Pax-6, ответственный за формирование глаза, в тело… мухи. В результате у мухи начали формироваться недоразвитые глаза в самых разных местах тела – на ногах и даже на крыльях. Но самое поразительное: эти глаза были не мышиные, а мушиные. Как это возможно? Ведь анатомически глаза млекопитающих не имеют никакого отношения к фасеточным глазам насекомых. Каким образом генетическая программа мыши заработала в организме мухи? Ответ на этот вопрос был получен в рамках новой науки эво-дево, которая занимается расшифровкой и модификацией генетической программы построения тел живых существ во время эмбрионального развития» (Ю.Панчул, 2008). «После эксперимента с подсадкой гена мыши мухе, - продолжает Ю.Панчул, - Вальтер Геринг пришел к выводу, что главная генетическая программа построения глаза сохранилась в геноме животных еще со времен общего предка позвоночных и членистоногих – более 600 миллионов лет назад» (Ю.Панчул, 2008). Об этом же пишет Александр Зайцев в статье «Краткая история глаза» (журнал «Знание-сила», № 3, 2003). Таким образом, неизменность логического мышления, на которую обратили внимание Д.Гайдузек и К.Леви-Стросс, можно объяснить консервативностью генов, обусловливающих логику как важнейшее свойство человеческого интеллекта. Если рассматривать логику только человека, не затрагивая вопроса о наличии зачатков (определенных элементов) этой логики у шимпанзе и других животных, то она существует уже около 150 тысяч лет. Такая оценка связана с временем существования самого человека как биологического вида. Д.Палмер и Л.Палмер в книге «Эволюционная психология» констатируют: «В результате раскопок обнаружены останки морфологически современных людей возрастом более 120000 лет. Генетические исследования свидетельствуют о том, что наш вид возник около 150000 лет назад» (Д.Палмер, Л.Палмер, 2003, с.90). В свете понятия консервативных генов, определяющих человеческую логику, легко прийти к заключению, что попытки некоторых специалистов обнаружить биологические различия между людьми по уровню развития интеллекта лишены каких-либо перспектив и оснований. Интеллект в своей работе базируется на логике, а логика контролируется генами, относящимися к категории консервативных. Мутации этих генов означали бы исчезновение указанного интеллектуального свойства, а без него (без логики) организм терял бы все шансы на биологическое выживание. Постоянно действующий в природе отбор наложил запрет на вариации генов, определяющих жизненно важные для организма способности (признаки). Аналогия между консервативностью генов логики и генов, отвечающих за формирование других признаков живого организма (например, генов-контролеров цикла деления клетки или генов, формирующих орган зрения), может служить весомым доводом в пользу отсутствия «одаренности» как объективного понятия, в пользу того, что «природный талант» является псевдопонятием.
 В последние годы ученые открывают все новые и новые свойства и признаки живых организмов, которые контролируются консервативными генами, исключающими возможность широких биологических вариаций этих признаков. Соответственно, сами консервативные гены становятся предметом обсуждений и анализа во многих научных монографиях и статьях. Н.С.Жданова в статье «Нить Ариадны в генетике» (журнал «Природа», 2007, № 6) пишет по данному поводу: «В первых же работах по картированию геномов млекопитающих с помощью межвидовых гибридов соматических клеток выяснилось, что гены, синтенные у одного вида, синтенны и у других видов. Удивительно, но некоторые ассоциации генов прослеживаются вплоть до птиц и костистых рыб. Наличие в геномах таких консервативных, или гомологичных, районов вызвало большой интерес у исследователей, и в дальнейшем сформировалось целое направление – сравнительное картирование, вошедшее в состав геномики, науки о структуре и эволюции геномов. Консервативными бывают и целые хромосомы. Например, один и тот же набор генов содержат 17-я хромосома человека, 19-я коровы, 12-я свиньи и т.д. Другие консервативные участки существенно меньше по размеру» (Н.С.Жданова, 2007). А.Марков в статье «Гены управляют поведением, а поведение - генами» (сайт «Элементы большой науки», 12.11.2008 г.) отмечает еще один пример действия консервативных генов: «Одно из самых интересных открытий состоит в том, что некоторые молекулярные механизмы регуляции социального поведения оказались на редкость консервативными – они существуют, почти не меняясь, сотни миллионов лет и работают с одинаковой эффективностью как у людей, так и у других животных. Типичный пример – система регуляции социального поведения и общественных отношений с участием нейропептидов окситоцина и вазопрессина» (А.Марков, 2008).
 В пользу консервативности генов, определяющих такое свойство, как логическое мышление, говорят и исследования этологов. Изучая способность самых разных животных (птиц, дельфинов, обезьян) к операциям обобщения и аналогии, этологи вынуждены были констатировать реальное существование этой способности у названных животных. Поскольку даже ранние представители отряда приматов, демонстрирующие свойство логического обобщения (индукции, генерализации), возникли на миллионы лет раньше, чем вид гомо сапиенс, можно сделать вывод, что консервативные гены, контролирующие функцию логического обобщения, существуют и сохраняют свою активность на протяжении миллионов лет. Поэтому вряд ли среди физически здоровых людей, наделенных вполне здоровым мозгом, возможны серьезные биологические вариации в интеллектуальных способностях, а именно в способностях к логическому оперированию информацией.
 В 1947 году американский лингвист Дж.Ципф обнаружил любопытнейшую связь между частотой употребления слова и его «возрастом». Чем выше эта частота, тем древнее слово. Другими словами, высокая частота употребления слова в том или ином языке определяет высокую степень консервативности данного слова, его устойчивость в языковой системе. С тех пор как другой американский языковед Морис Свадеш начал анализировать скорость изменения языков и языковых семей, его последователи определили эту скорость (темп исчезновения из языка одних слов и появления других) для многих слов в различных языках. При этом были обнаружены весьма консервативные слова, не претерпевшие изменений за многие сотни, а порой и тысячи лет. Учитывая, что исследователями давно уже обнаружена аналогия между лингвистическими и генетическими текстами (между словами языка и генотипа), мы можем констатировать, что консервативность генов, определяющих умственные операции обобщения и переноса, обусловлена высокой частотой употребления этих операций организмами самых разных биологических видов. Другими словами, консервативные гены, ответственные за осуществление индукции и аналогии как способов переработки информации, подчиняются своеобразному закону Ципфа, связывающему возраст слов с частотой их употребления.
 Разумеется, представление о консервативности генов, ответственных за формирование человеческой логики, является новым и еще не вошедшим в обиход науки. Однако у этого представления есть все шансы получить распространение среди ученых и стать ключевым звеном в интерпретации универсальности логики.
 
 Насколько реальна интуиция как механизм работы мозга?
 На протяжении длительного времени в исследованиях, посвященных анализу творческой деятельности, подчеркивалась роль интуиции. Предполагалось, что с помощью интуиции истина открывается разуму человека путем прямого усмотрения без использования логических определений и доказательств как промежуточных звеньев познания. Р.Декарт в сочинении «Правила для руководства ума» пишет: «Под интуицией я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение беспорядочного воображения, но понятие ясного и внимательного ума, порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция» (Декарт, 1950, с.86). Если ознакомиться с работами философов и психологов прошлого и нынешнего времени, то легко заметить, что многие из них разделяли идею о существовании интуиции и предлагали свое понимание этого феномена. В ней видели некое божественное знание (Платон), чувство ясности и самоочевидности (Р.Декарт), биологический инстинкт (А.Бергсон), образное мышление (Р.Арнхейм), личностное знание, связанное с ценностными ориентирами личности (М.Полани). Интуицию трактовали как средство познания априорных истин (И.Кант), как чувственное созерцание (Г.Гегель), как дологическую стадию развития детей (Ж.Пиаже), как неосознанную умственную деятельность, то есть неосознанный опыт (И.Павлов) и т.д. Позже мы приведем таблицу различных представлений об интуиции, излагавшихся в трудах философов и психологов, анализировавших проблемы творчества. Поскольку многие точки зрения относительно природы инсайта (внезапного озарения) часто противоречили друг другу, находились ученые, которые подвергали критике и сомнению само существование этого механизма. Возникали, например, вопросы: а) насколько обоснованно рассматривать интуицию как средство познания априорных истин, если любые абстрактные идеи имеют непосредственное отношение к внешнему миру и на каждом шагу проверяются практически? б) правомерно ли называть интуицией неосознанный опыт, то есть неосознанный когнитивный процесс, если природа этого процесса не меняется от того, что мы перестаем его осознавать или осознаем не полностью? При анализе различных характеристик инсайта, встречающихся в тех или иных монографиях, бросались в глаза такие приписываемые ей и неизбежно вызывающие возражения признаки, как отсутствие причин, приводящих к результату, отсутствие промежуточных звеньев в цепи рассуждений и невозможность их обнаружить интроспекцией, независимость от предшествующих знаний и экспериментальной проверки. Интуиции приписывали спонтанность и легкость возникновения новых идей, способность увидеть правильное решение там, где его не видит логика, способность преодолеть ограничения, накладываемые теоремой Геделя о неполноте на любой метод познания. Несомненно, что именно это заставило М.Бунге в книге «Интуиция и наука» (1967) объяснять простые истины, позволяющие понять, что значительная часть существующих интерпретаций интуиции противоречит здравому смыслу. М.Бунге отмечал, что история науки показывает нам, каким тяжким и далеким от легкого интуитивного понимания был процесс построения человеком тех понятий и теорий, которые он создал за несколько последних тысячелетий. М.Бунге называл философской незрелостью и наивностью веру в возможность полного, непосредственного улавливания (усмотрения) истины, ибо всем нам известно, что приключения познания рискованны и что нет им конца, что оно мечется от неудачи к неудаче. Если любая данная интуиция так же хороша, как и всякая другая, аргументировал аргентинский философ, то она не подлежит подгонке под какую-нибудь другую интуицию. Ведь согласно философскому интуитивизму, обе они заслуживают равного уважения, ввиду чего не подлежат никаким проверкам. Что же мы получим в результате исключения самой возможности проверок? Как ни странно, мы получим неразрешенное противоречие. Логическим развитием взгляда о независимости интуиции от опытной проверки оказывается парадоксальный вывод о том, что всякое знание есть знание личное или частное, а отсюда недалеко до теоретического анархизма, необходимости сохранять взаимно исключающие представления. Как замечает (причем, вполне оправданно) М.Бунге, никому неизвестно, что догадка удачная, пока она не проверена, а подобная работа требует логического развития догадки (М.Бунге, 1967).
 В свое время О.К.Тихомиров совместно с В.А.Тереховым (1967) провел экспериментальное исследование игры в шахматы слепых шахматистов. Игра таких шахматистов полностью основана на осязательной активности, на постоянном ощупывании фигур, анализе возникающих позиций и планировании наиболее выгодных ходов. Метод осязательной оценки складывающейся шахматной ситуации, которым пользуются лишенные зрения игроки, дает возможность увидеть весь процесс их игрового мышления, все промежуточные звенья их интеллектуального поиска. Это тот особый случай, когда мыслительная деятельность человека носит максимально развернутый характер, имеет форму, доступную для объективной регистрации. О.К.Тихомиров внимательно изучил «осязательное» мышление слепых шахматистов и пришел к заключению о том, что интуиция как неосознанный и не имеющий промежуточных стадий процесс обработки информации не является реально существующим механизмом. В книге «Психология мышления» (2002) О.К.Тихомиров отмечает: «При исследовании творческого мышления существеннейшим звеном считалось нахождение принципа, основной идеи, замысла решения. Часто этот акт характеризуется как внезапный, непосредственно из предшествующей деятельности не вытекающий, и получает далее нерасшифровываемые наименования интуиция, усмотрение решения, которые противопоставляются аналитическому, или дискурсивному, мышлению. Объективный анализ осязательного поиска показал, что действительная природа процесса не соответствует ее видимости, что в осязательной активности происходит подготовка вербализованного отражения свойств элементов ситуации. Подготовка «внезапного» появления вербализованного продукта выражается в осуществлении активных исследовательских действий и формировании невербализованных операциональных смыслов элементов» (Тихомиров, 2002, с.80). Здесь под элементами отечественный психолог подразумевает элементы игровой ситуации на шахматной доске, которые отражаются в мышлении шахматиста и определяют его игровое поведение.
 Вогромном количестве психологических работ описываются опыты немецкого исследователя В.Келера (1925), который, изучая поведение шимпанзе по имени Султан, открыл метод решения задач, который он назвал интуитивным научением. Другими словами, В.Келер обнаружил явление инсайта (внезапного прозрения) у представителей отряда приматов. Этот инсайт, то есть мгновенное схватывание ситуации, возникал у животных, когда они пытались достать банан, используя палки. СвоеоткрытиеВ.Келер оценил как естественное объяснение того инсайта, неожиданного нахождения правильного решения, которое характерно для людей. Ж.Годфруа в книге «Что такое психология» (1992) описывает эксперимент В.Келера, демонстрирующий способность шимпанзе к внезапному прозрению: «Одна из обезьян Келера в эксперименте с недосягаемым для нее бананом сначала пыталась достать плод одной палкой, потом другой, но палки были слишком коротки. Тогда она прекратила свои попытки, стала разглядывать находившиеся около нее предметы и вдруг быстро проделала логичную последовательность действий: схватила обе палки, вставила их одну в другую, просунула между прутьев клетки и достала банан. В англоязычной литературе такое внутреннее связывание элементов, из которых складывается решение, получило название инсайт (insight – проникновение внутрь, постижение)» (Годфруа, 1992, с.321-322).
 Находку В.Келера трактовали как существенное изменение прежних взглядов, базировавшихся на экспериментах Э.Торндайка по анализу научения животных методом проб и ошибок. В результатах исследования В.Келера увидели свидетельство в пользу реального существования интуиции, способности мгновенно понять тип возникшей задачи и ее требования. При этом практически никто не обратил внимания на то, что Султан догадался соединить две палки, чтобы достать банан, не внезапно, а в результате применения своих предыдущих знаний. В чем заключались эти знания? Как ни странно, Султан уже до опыта, который в своих работах описал В.Келер, знал, что достать банан можно путем соединения двух палок. Это знание у него сформировалось непредвиденным, непреднамеренным образом, когда однажды во время игры он случайно вставил одну палку в другую. В той ситуации, которую описывает В.Келер как пример проявления инсайта, Султан продемонстрировал не инсайт, а способность к аналогии, к переносу удачных форм поведения из одной ситуации в другую. Пример Султана позволяет понять некий достаточно общий механизм решения задач животными и человеком: сначала в результате проб и ошибок, практически случайно обнаруживается (открывается) удачный способ решения возникающей проблемы, а затем на основе аналогии этот способ переносится в другие ситуации. Указание на то, что Султан случайно открыл способ достать фрукты, содержится в книге Дж.Гудолл «Шимпанзе в природе» (1992), где автор пишет: «Султан, например, «догадался» соединить друг с другом две палки и таким образом удлинить орудие настолько, чтобы достать расположенную вне клетки пищу, только после того, как однажды во время игры он случайно вставил одну палку в другую. До тех пор решение задачи Султану никак не давалось, хотя Келер даже сам продемонстрировал шимпанзе богатые возможности полой палки, засунув в один из ее концов палец животного» (Дж.Гудолл, 1992). Это высказывание Дж.Гудолл разрушает всю концепцию инсайта, построенную немецким психологом Вольфангом Келером (1925). Примечательно, что В.Келер нигде не говорит о том, что перед тем как достать банан с помощью двух палок, обезьяна сначала случайно в игре научилась их соединять. Следовательно, шимпанзе по имени Султан уже до опытов Келера владела информацией о том, как можно соединять палки и таким образом удлинять их. Ее инсайт базировался именно на этой предварительной информации, полученной случайно. Этологам известны и другие ситуации, когда шимпанзе случайно наталкивались на верный способ решения проблемы. Так, Ж.И.Резникова в статье «Исследование орудийной деятельности как путь к интегральной оценке когнитивных возможностей животных» («Журнал общей биологии», 2006, № 1) пишет об опытах Г.З.Рогинского (1948) и Н.Н.Ладыгиной-Котс (1959), в которых они исследовали орудийную деятельность шимпанзе по имени Парис: «В других опытах экспериментатор предлагал Парису лакомство в чашке, которую можно было притянуть к себе тесемкой, пропущенной через ручку чашки, соединив в руке свободные концы тесемки. Парис в первый же раз, сблизив обе тесемки в руке, достиг требуемого результата. Это произошло, по-видимому, случайно, так как впоследствии только после 30 ошибочных опытов он научился сближать и притягивать тесемки» (Ж.И.Резникова, 2006). Аналогичный случай имел место при наблюдении за шимпанзе по имени Рафаэль в опытах той же Н.Н.Ладыгиной-Котс. Ж.И.Резникова в уже упомянутой статье говорит об опытах Ладыгиной-Котс: «…Исследователи также пытались подвигнуть обезьяну на «открытие» некоторых законов физики (Штодин, 1947; Вацуро, 1948). Архимеда из Рафаэля не получилось, хотя он и использовал собственные случайно найденные удачные приемы для того, чтобы предотвратить вытекание воды из дырявой кружки. В одном из опытов Рафаэлю дали для закладывания отверстия кружки металлический шарик. В первый раз он случайно заткнул им отверстие благодаря тому, что, положив шарик в рот, набрал в рот воды, которую вместе с шариком выплюнул в кружку, причем шарик попал в отверстие и закрыл его. Замечательно, что зверь все же установил связь между «затычкой» и вытекающей водой» (Ж.И.Резникова, 2006). Все эти факты подтверждают идею А.Кастлера и А.Хазена о том, что новая информация синтезируется путем запоминания случайного выбора, или, другими словами, путем сохранения и использования в других ситуациях сведений, полученных случайно, в процессе проб и ошибок.
 Можно было бы склониться к предположению об интуиции как образном мышлении, однако процесс оперирования образами в настоящее время уже практически расшифрован. Установлена аналогия между образными представлениями (репрезентациями) и образами восприятия, то есть отражением объектов внешнего мира в этом восприятии. Наиболее убедительно сходство ментальных и перцептивных образов показано в экспериментах Стивена Косслина (1974, 1978). Косслин предлагал испытуемым взглянуть на карту воображаемого острова, запомнить расположенные на нем пункты (пляж, дом, озеро). Затем карту убирали. Испытуемых просили представить ее «во внутреннем взоре» и мысленно посмотреть на какой-либо из пунктов. После этого Косслин называл какой-то другой пункт, требовалось ответить, имеется ли он на карте (ответ «да» или «нет») и провести прямую линию от первого пункта ко второму. Регистрация времени ответа позволила оценить скорость перемещения «в ментальном пространстве». Было показано, что динамика времени ментального сканирования подобна динамике рассмотрения этих объектов на карте, то есть образный код напоминает в существенных чертах динамику процесса восприятия. Оказалось, что в обоих случаях время сканирования является линейной функцией расстояния между двумя пунктами. Другими словами, воображаемая информация представлена и обрабатывается теми же способами, которыми представлена и обрабатывается перцептивная информация. Таким образом, обнаружена идентичность образного мышления (воображения) и процесса восприятия. Позже Марта Фарах (1985, 1988) подтвердила результаты Косслина. Она показала, что при воображении отдельных букв непосредственно задействуются некоторые из тех процессов, которые связаны с реальным восприятием буквы. Воображаемые буквы ускоряют распознавание тех же букв, предъявляемых тахистоскопически, но только в том случае, если воображаемая буква имеет точно те же размеры и положение, как и реальная. С.Косслин (1993) дополнил свои опыты результатами исследования мозга методом позитронно-эмиссионной томографии (ПЭТ). До этого уже было показано, что паттерн интенсивности кровотока при решении задачи на образы сходен с тем, что обычно обнаруживается в перцептивных задачах. С.Косслин с использованием ПЭТ-сканера дал яркое сравнение структур мозга, участвующих в восприятии и образном представлении. Испытуемые во время сканирования мозга выполняли две различные задачи – задачу на восприятие и задачу на образы. Примечательно, что задача на восприятие вызывала повышение нервной активности в участках зрительной коры. Но то же самое происходило и в задаче на образы! Действительно, задача на образы приводила к повышению активности в тех структурах мозга, которые относятся к первичным зонам коры, которые первыми получают зрительную информацию. Еще более удивителен тот факт, что нервные структуры, которые определяют нашу способность к образному мышлению (воображению), совпадают с нервными структурами, ответственными за нашу память. Как указывает Т.В.Черниговская в статье «Что делает нас людьми: почему непременно рекурсивные правила?» (сборник статей «Разумное поведение и язык», 2008), «память имеет ту же природу и «адрес» в мозгу, что и воображение, фантазии; если нарушен гиппокамп, то страдает не только сама память (то есть прошлое), но и способность представлять и описывать воображаемые события, создавать сюжеты (т.е. будущее или возможное). Иными словами, память – мать воображения» (Черниговская, 2008, с.402).
 Мы уже говорили о том, что понимание интуиции как стратегии, не основывающейся на опыте и не нуждающейся в проверке, влечет за собой теоретический анархизм, необходимость сохранять взаимно исключающие представления. Кроме этого, подобное представление об инсайте создает впечатление, что может существовать алгоритм (метод познания), в самом себе содержащий критерии истинности. Другими словами, нам следовало бы поверить в возможность закрытого (именно закрытого!) алгоритма, в самом себе несущего гарантии достоверности своих утверждений о внешнем мире. Однако даже теоретическая возможность такого алгоритма противоречит теореме Геделя о неполноте. Согласно данной теореме, нельзя доказать истинность и непротиворечивость того или иного алгоритма, той или иной теоретической системы средствами самой этой системы. Если говорить, например, об арифметике или геометрии, то подобный запрет связан с тем, что все аксиомы арифметики и геометрии, несмотря на абстрактный характер этих наук, заимствованы из опыта, наблюдения. Указанные аксиомы представляют собой не что иное, как экспериментальные гипотезы. Следовательно, для доказательства истинности и непротиворечивости этих аксиом нужно обратиться к опыту, наблюдению, то есть провести экспериментальную проверку. Любой алгоритм, исключающий возможность такой проверки, любая теоретическая система, лишенная контакта с опытом, являющаяся закрытой теоретической системой, не может служить эффективным методом познания. Такая система не в состоянии адекватно отражать реальность, поэтому она обречена на вырождение. Об этом писал еще В.М.Глушков в статье «Развитие абстрактного мышления и запрет Геделя» (В.М.Глушков, «Кибернетика. Вопросы теории и практики», 1986). В указанной статье отечественный ученый подчеркивает: «Будучи оторванной от животворного источника взаимодействия с окружающей действительностью, любая формальная система неизбежно застывает в своем развитии и становится способной описывать и объяснять лишь ограниченный круг предметов и явлений. Все сказанное является для марксистско-ленинской философии азбучной истиной. Однако многие выдающиеся ученые в разные периоды развития науки верили в то, что возможно создать законченные формальные системы, которые в принципе способны доказать любое правильное утверждение в математике, физике и в других дедуктивных науках» (В.М.Глушков, 1986). Говоря о том, что многие до сих пор полагают, будто Гедель нашел некоторое принципиальное ограничение формальной логики, В.М.Глушков поясняет: «…Налагаемый теоремой Геделя запрет снимается, когда формальные системы абстрактного мышления рассматриваются не изолированно, а в процессе непрерывного развития во взаимодействии с окружающим миром» (В.М.Глушков, 1986).
 Как работают ученые, даже те, которых мы считаем гениями? Они не используют никаких закрытых, не опирающихся на опыт алгоритмов. В поисках необходимой информации они постоянно обращаются к различным областям знания, в которых зафиксированы результаты определенных экспериментов и наблюдений. Это является наглядной демонстрацией справедливости теоремы Геделя о неполноте. Это также является доказательством невозможности эффективно работающих закрытых алгоритмов. В противном случае ученые не нуждались бы в том, чтобы постоянно расширять свой кругозор за счет знаний, почерпнутых из эксперимента и наблюдения. Достаточно было бы ввести в мозг минимум информации, чтобы в дальнейшем, руководствуясь правилами закрытого алгоритма, генерировать неограниченное количество новых идей. Когда Курт Гедель (1931) дал отрицательное решение задачи Д.Гильберта о доказательстве непротиворечивости математики средствами самой математики, без обращения к опыту и эксперименту, он продемонстрировал, что никакой алгоритм не может быть замкнутой (закрытой) системой.
 Можно ли считать логику как способ мышления, против которого выдвигалось много критических аргументов, закрытым алгоритмом? Нет, нельзя, поскольку логика и, прежде всего, индукция как одна из главных стратегий мышления, постоянно опирается на опыт, выделяет в нем определенные фрагменты (элементы информации) и обобщает их, а затем снова возвращается к опыту для проверки возникших обобщений.
 
 Аналогия между теоремой Геделя о неполноте и принципом Берталанфи-Пригожина об открытости самоорганизающихся систем
 Трактовка теоремы Геделя о неполноте как принципа, запрещающего эффективное функционирование закрытых алгоритмических систем, позволяет выявить очень важную аналогию. Речь идет об аналогии между теоремой Геделя о неполноте и принципом Берталанфи-Пригожина об открытости диссипативных (самоорганизующихся) систем. В свое время, анализируя истоки своих научных идей, создатель теории самоорганизации, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин рассказал о том, как он пришел к мысли объяснить устойчивость живых организмов тем, что они являются открытыми системами. Этот рассказ содержится в статье «Мысль и страсть Ильи Пригожина» (журнал «Химия и жизнь», 2004, № 2). Пригожин вспоминает: «Книгу Шредингера о жизни я читал с большим удовольствием, и в ней меня заинтересовали два аспекта. Первый состоял в том, что жизнь возможна только за счет обмена энтропией, то есть должен быть поток энергии. И второй: как это получилось, что жизнь так устойчива? Из крокодила получается крокодил, из курицы – курица. Речь идет не только о наследственности, но и о стабильности. Шредингер думал, что эта устойчивость подобна хорошим часам, то есть имеет механическое происхождение. Мне трудно было с этим согласиться. Аналогия, которая пришла мне тогда в голову, связана с городом. Ведь город живет только потому, что он есть открытая система – если вы изолируете его, то он постепенно прекратит существование. А взаимодействия внутри города – это то, что делает систему стабильной. В эту аналогию я верю еще и теперь и думаю, что она представляет очень важный элемент моей теории» (Пригожин, 2004). Факт невозможности существования города в случае его изоляции подтверждается нашей отечественной историей – судьбой Ленинграда, оказавшегося в блокаде в период второй мировой войны. Аналогия, которую однажды обнаружил Пригожин между причиной стабильности жизни и причиной устойчивого существования городов, состоит в открытости тех и других систем. Анализ этого факта совершенно неожиданно приводит к обнаружению еще одного параллелизма - параллелизма между принципом открытости живых систем, гарантирующей их жизнеспособность, и теоремой Геделя о неполноте, которая есть не что иное, как требование открытости для любых алгоритмов, направленных на исследование внешнего мира. Насколько нам известно, еще никто из исследователей не обратил внимания на то, что теорема Геделя о неполноте, запрещающая существование закрытых алгоритмических систем, аналогична принципу Берталанфи-Пригожина, запрещающему устойчивое (стабильное) функционирование закрытых биологических структур. Отметим, что указанный принцип лежит в основе синергетики – науки о роли коллективных явлений в самоорганизующихся системах.
 Многие ученые отмечают отсутствие точек соприкосновения между синергетикой и психологией, что затрудняет продуктивный обмен идеями между этими дисциплинами. Описанная выше аналогия между принципом Берталанфи-Пригожина об открытости биологических систем и теоремой Геделя о неполноте, которую можно понимать как принцип открытости алгоритмических систем, внушает надежду, что в ближайшем будущем ситуация существенно изменится.
 Результат Геделя, позволивший нам разобраться во многих сложных вопросах познавательной деятельности, заслуживает самой высокой оценки. Этот результат можно смело поставить в один ряд с фундаментальными открытиями современной науки. Мы вполне согласны с А.Музыкантским, который в статье «Теория противоречивости бытия» (журнал «В мире науки», 2007, № 3) говорит: «Когда речь заходит о самых выдающихся открытиях ХХ в., обычно называют теорию относительности Эйнштейна, квантовую механику, принцип неопределенности Гейзенберга. Однако многие крупные ученые – математики и философы – к числу величайших достижений научной мысли минувшего столетия относят и теорему Геделя. Ведь если эпохальные прорывы в области физики дали возможность человеческому разуму постичь новые законы природы, то работа Геделя позволила лучше понять принципы действия самого человеческого разума, и оказала глубокое влияние на мировоззрение и культуру нашей эпохи» (А.Музыкантский, 2007).
 Возвращаясь к вопросу о степени достоверности понятия интуиции, приведем таблицу, содержащую множество различных, часто противоречащих друг другу толкований этого интеллектуального механизма.
 
 
 Таблица 2. Гипотезы, предлагавшиеся для объяснения природы интуиции
 
Ф.И.О. автора гипотезы
Содержание гипотезы
 
1.
Платон
Интуиция как божественное знание
2.
Рене Декарт
Интуиция как чувство ясности и самоочевидности
3.
Иммануил Кант
Интуиция как средство познания априорных истин
4.
Георг Гегель
Интуиция как чувственное созерцание
5.
Иван Павлов
Интуиция как неосознанная умственная деятельность (неосознанный когнитивный процесс)
6.
Яков Френкель
Интуиция как способность выявлять и использовать аналогии между разными идеями и концепциями
7.
Вольфганг Келер
Инсайт как свойство, которым обладают приматы
8.
Анри Бергсон
Интуиция как биологический инстинкт
9.
Макс Вертгеймер, Карл Дункер
Инсайт как внезапная реорганизация ментального поля
10.
Рудольф Арнхейм
Интуиция как образное мышление
11.
Майкл Полани
Интуиция как личностное знание, связанное с ценностными ориентирами личности
12.
Карл Поппер
Интуиция как способ познания, не гарантирующий истину
13.
Жан Пиаже
Интуиция как дологическая стадия развития индивида (стадия конкретных операций, предшествующая стадии формальных операций)
14.
А.Кестлер, Д.Гордон, Д.Перкинс
Интуиция как способность к конструированию метафор
15.
Амос Тверски, Даниэл Канеман
Интуиция как вероятностный процесс обработки информации (вероятностное прогнозирование)
16.
Сергей Рубинштейн
Инсайт как интеллектуальная стратегия, основанная на анализе через синтез
17.
Яков Пономарев
Интуиция как побочный продукт интеллектуальных действий (представленный первичными моделями)
18.
Алексей Матюшкин
Инсайт как механизм, связанный с образованием доминантных очагов нервного возбуждения
19.
Роберт Стернберг
Инсайт как стратегия, объединяющая кодирование, сравнение и комбинирование информации
 
 О чем может свидетельствовать такое изобилие интерпретаций интуитивного мышления? В первую очередь, конечно, о сложности самого процесса творческой деятельности, о большом количестве элементов, из которых складывается этот процесс. С другой стороны, если отвлечься (абстрагироваться) от тех элементов, которые являются второстепенными, оставив лишь ключевые, базовые, то количество составляющих элементов интеллектуальной деятельности резко сократится. Изобилие различных версий относительно природы инсайта может также служить отражением определенного методологического несовершенства психологии как научной дисциплины. В психологии, наряду с крупными достижениями последних лет, сохраняются явления, указывающие на то, что она еще не вышла полностью из допарадигмального состояния. А.В.Юревич в книге «Психология и методология» (2005) отмечает: «…Психологию можно охарактеризовать как допарадигмальную науку, т.е. пред-науку, которая станет полноценной научной дисциплиной только тогда, когда в ней будут выработаны общеразделяемые критерии рациональности и достоверности знания, различные методологии объединятся, а конкурирующие парадигмы сольются друг с другом » (Юревич, 2005, с.141). Подчеркивая релятивный характер психологического знания, А.В.Юревич выделяет три основных слагаемых этой релятивности. Во-первых, то, что считается знанием в рамках одних психологических школ и направлений, далеко не всегда признается таковым с позиций других, т.е. психологическое знание неотделимо от определенного идейно-методологического контекста его производства. Во-вторых, оно неотъемлемо от определенного объекта и той социокультурной (макро- и микро-) среды, в которую он погружен, а знание, полученное применительно к одной культуре, часто оказывается неприменимой к другим культурам. В-третьих, психологическое знание ситуативно, т.е. зависит от конкретной ситуации его получения: скажем, коэффициенты корреляции, измеренные на одной и той же выборке спустя некоторое время, всегда оказываются несколько другими (там же, с.160). «Основные различия между психологией и естественными науками, - пишет А.В.Юревич, - обычно видятся, во-первых, в хаотичном состоянии психологического знания – в его неупорядоченности, некумулятивности и др., во-вторых, в различии систем объяснения, в-третьих, в дефиците практических возможностей психологии, в-четвертых, в недостатке ее прогностических возможностей, т.е. в сферах проявления основных функций науки, а все прочие различия рассматриваются как производные от этих четырех» (там же, с.256).
 Если говорить об интерпретациях инсайта, которые заслуживают более или менее серьезного отношения, то следует выделить гипотезу советского физика Якова Френкеля об интуиции как способности выявлять и использовать аналогии между разными идеями. В 1931 году Я.И.Френкель выступил в Йельском университете (США) с докладом, в котором связал интуицию с аналогией. В этом докладе Я.И.Френкель отметил: «В наших поисках новых идей мы должны руководствоваться не только и даже не столько логикой, сколько интуицией. А интуиция предпочитает следовать по пути аналогий, перескакивая с полным пренебрежением логики через препятствия, если эти пути заводят в тупик. Именно эти скачки и означают переход на более высокую ступень знаний» (цитата из книги В.Я.Френкеля «Яков Ильич Френкель», 1966). «Аналогия, если обращаться с ней с должной осторожностью, - аргументировал Я.И.Френкель, - представляет собой наиболее простой и понятный путь от старого к новому; не следует только забывать, что всякая аналогия, если только она не является фактическим тождеством, имеет определенные границы» (там же). Точка зрения Я.И.Френкеля согласуется с представлениями Р.Х.Зарипова, который в книге «Машинный поиск вариантов при моделировании творческого процесса» (1983) также предлагает понимать интуицию как разновидность аналогии (переноса). «…Мы хотим показать на ряде конкретных примеров, - пишет Р.Х.Зарипов, - что значительная часть интуитивных актов, составляющих творческий процесс, представляет собой неосознанное или не вполне осознанное использование повторяющихся алгоритмизируемых процедур. Такой процедурой – на наш взгляд, она занимает весьма большое место в творческом процессе – является перенос некоторой фиксированной структуры при варьировании ситуаций» (Зарипов, 1983, с.13).
 Что касается идей, в которых предлагается связать интуицию с познанием априорных истин или с биологическим инстинктом (или с божественным знанием), то подобные идеи лишь создают путаницу в изучении реальной творческой деятельности. Мы не можем замалчивать этот факт, хотя порой в силу инерции мышления почти не замечаем его. В свое время известный английский специалист в области гидродинамики, президент Международного союза теоретической и прикладной механики Джеймс Лайтхилл не постеснялся от лица тысяч ученых заявить, что в течение 300 лет математики и физики вводили человечество в заблуждение, распространяя концепцию абсолютного детерминизма в ущерб теории вероятностной обусловленности явлений. С.К.Бетяев в книге «Пролегомены к метагидродинамике» (2006) приводит следующие слова Д.Лайтхилла, произнесенные им в 1986 году и прозвучавшие откровением: «Здесь я должен остановиться и снова выступить от имени широкого всемирного братства тех, кто занимается механикой. Мы все глубоко сознаем сегодня, что энтузиазм наших предшественников по поводу великолепных достижений ньютоновой механики побудил их к обобщениям в этой области предсказуемости, в которые до 1960 года мы все охотно верили, но которые, как мы теперь понимаем, были ложными. Нас не покидает коллективное желание признать свою вину за то, что мы вводили в заблуждение широкие круги образованных людей, распространяя идеи о детерминизме систем, удовлетворяющих законам движения Ньютона, - идеи, которые, как выяснилось после 1960 года, оказались неправильными» (Бетяев, 2006, с.25). Д.Лайтхилл совершил мужественный поступок, доказав общественности, что наука всегда готова пересматривать свои идеи и теории, делая их все более точными и совершенными. Не исключено, что в ближайшем будущем нам придется извиняться за то, что на протяжении длительного времени, используя туманное понятие интуиции, мы создавали искаженную картину интеллектуальной деятельности и тем самым вводили в заблуждение значительное количество людей. Мы внушали им мысль о том, что различие между гениями и простыми индивидами заключается в различном развитии у них интуиции и без каких-либо доказательств утверждали, что это неравенство имеет наследственную (генетическую) основу.
 
 Природа человеческой логики
 Рассмотрим основные формы (принципы) умозаключений, характерные для логического мышления. Таких форм не так уж много: это индукция, дедукция и аналогия. Вкратце их можно охарактеризовать следующим образом. Индукция – это вывод о множестве, основывающийся на рассмотрении отдельных (единичных) элементов этого множества. Дедукция – это, наоборот, вывод об элементе, основанный на знании определенных качеств того множества, в состав которого он входит. Аналогия – это вывод об элементе (множестве), переносящий на него свойства другого элемента (множества). Если в индуктивных рассуждениях наша мысль движется от частного к общему, то в дедуктивных выводах – от общего к частному, а в аналогии осуществляется переход (трансляция) от частного к частному. Аналогию часто называют еще переносом (транспонированием, экстраполяцией). Между дедуктивными и индуктивными рассуждениями существует принципиальное различие, которое заключается в следующем. В дедуктивном умозаключении истинность исходных посылок гарантирует истинность финального вывода, а в случае индукции такой гарантии нет: при истинных посылках возможен и ошибочный вывод, поскольку здесь имеет существенное значение не только истинность посылок, то есть достоверность единичных фактов, но и их количество. Если единичных (частных) фактов, которые подвергаются индуктивному обобщению, недостаточно, то существует риск сделать неправильное умозаключение, выдвинуть ошибочную идею. С другой стороны, при достаточном количестве указанных фактов высока вероятность получить вполне достоверный результат (достоверное обобщение). В аналогии истинность посылок также не гарантирует истинности финального вывода, поэтому многие исследователи относят аналогию к разряду индуктивных способов обработки информации. В качестве исходных посылок в аналогии выступает сходство двух разных объектов в отдельных признаках (качествах), а финальный вывод состоит в предположении о наличии сходства и в других признаках этих объектов. Здесь важны сразу несколько факторов: истинность исходной информации о сходстве, типичность сравниваемых признаков и количество действительно сходных признаков. Описание важного различия между индукцией и дедукцией содержится во многих работах, например, в книге Д.А.Поспелова «Моделирование рассуждений» (1989). В данной книге он отмечает: «Если посылки в дедуктивной схеме выбраны правильно, являются истинными, то получаемые с их помощью заключения не могут быть ложными. Если они нас чем-то настораживают, то надо еще раз проверить истинность посылок. Убедившись в их правоте, ничего не остается делать, как полностью принять следующие из них выводы. Если посылки в индуктивной схеме выбраны правильно, являются истинными, то получаемые с их помощью заключения могут быть как истинными, так и ложными. Та или иная точка зрения на заключения зависит от степени субъективной уверенности в достаточности посылок для получения заключения» (Поспелов, 1989, с.88).
 Ввиду того, что в дедуктивных схемах обработки информации каждый шаг практически однозначно определяется предыдущими шагами и столь же однозначно определяет последующие шаги, оказалось возможным формализовать эти схемы, то есть разработать строгое формализованное описание правил корректных рассуждений, основанных на дедукции. Значительных успехов на этом поприще достиг Аристотель, создавший силлогистику – одну из первых моделей дедуктивного построения знания. Силлогистика представляет собой достаточно оригинальную логическую конструкцию, непреходящее значение которой состоит в том, что она послужила образцом для создания ряда известных аксиоматических теорий. В частности, аксиоматическая система Евклида была создана в духе тех принципов построения и исследования дедуктивных систем знания, которые сформулировал Аристотель применительно к силлогистике. Дедуктивная модель Аристотеля отличается относительной простотой, элегантностью, известной степенью самоочевидности устанавливаемых в ней логических законов, которые формулируются почти на естественном языке, без использования сложной символики.
 Воздвигнув здание силлогистики, Аристотель пытался сделать нечто аналогичное и для индукции, построить теорию индуктивного силлогизма. Но эта попытка не увенчалась успехом. «Индуктивные рассуждения, - замечает Д.А.Поспелов, - никак не хотели отливаться в ту стройную форму, которая так подошла дедуктивным рассуждениям. Попытки адептов учения Аристотеля исправить, уточнить, расширить понятие индуктивного силлогизма остались тщетными» (Поспелов, 1989, с.87).
 Причина, по которой Аристотелю и другим ученым не удалось формализовать индукцию, построить теорию индуктивного силлогизма, достаточно проста. В индукции, как и в аналогии, исходные посылки определяют конечный вывод не однозначно, а с определенной степенью вероятности. В связи с этим указанные формы умозаключений можно отнести к области вероятностной логики, понятие которой вводил еще Джон фон Нейман. Когда ученый, находясь в условиях неполноты информации, недостатка сведений, необходимых для принятия точных решений, использует индуктивные способы аргументации, а также аналогию, его мысль работает в режиме вероятностной логики. Идеи, возникающие благодаря этой логике, как правило, не имеют строгого обоснования, они приобретают его гораздо позже. Вполне возможно, что именно при использовании принципов вероятностной логики (неполной индукции и неполной аналогии) возникает иллюзия разрыва логической последовательности мыслей, прыжка через длинную цепь рассуждений, о которых говорят специалисты. Может ли творец научных или технических идей воздерживаться от применения неполной индукции и неполной (нестрогой) аналогии? Для этого ему пришлось бы ждать появления полного (исчерпывающего) набора экспериментальных данных, подтверждающих его идею, а на это может не хватить и всей его жизни. Кроме того, при таком ожидании, при отказе от использования стратегий вероятностной логики наука перестала бы развиваться столь стремительно, как это происходит в действительности. Как заметил Ф.Энгельс в книге «Диалектика природы» (1988), «если бы захотели ждать, пока материал будет готов в чистом виде для закона, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона» (Ф.Энгельс, 1988).
 Несмотря на то, что многие научные открытия возникли на основе индукции и аналогии, в чем мы убедимся позже при рассмотрении истории большого количества научных идей, эти принципы мышления часто не находят адекватной оценки и описания. Даже Д.Пойа, обративший наше внимание на роль правдоподобных рассуждений в творческой деятельности, делал существенные оговорки. В частности, в своей книге «Математическое открытие» он указывает: «…Логика – это дама, стоящая у выхода магазина самообслуживания и проверяющая стоимость каждого предмета в большой корзине, содержимое которой отбиралось не ею» (М.Пойа, 1976).
 
 
 Критика индукции со стороны К.Поппера и М.Бунге
 Серьезной критике индуктивный способ обработки информации подвергся со стороны Карла Поппера. В книге «Объективное знание: эволюционный подход» (2002) он пишет: «Индукция – это безнадежная путаница, а поскольку проблему индукции можно решить хотя и в отрицательном смысле, но, тем не менее, достаточно недвусмысленно, мы можем считать, что индукция не играет никакой органической роли в эпистемологии, или в методе науки и росте науки» (Поппер, 2002, с.88). По мнению Поппера, те правила, которые философы все еще используют как стандартные примеры правил индукции (и надежности) – все ложны, даже когда они являются хорошими приближениями к истине. Подлинной индукции на основе повторения не существует. То, что выглядит как индукция, есть гипотетическое рассуждение, хорошо испытанное, хорошо подкрепленное и согласующееся с разумом и здравым смыслом, но не более. Главной причиной такого отношения Поппера к индукции послужило то, что единичные высказывания, из которых выводятся универсальные законы, не оправдывают и не доказывают эти законы. Сколько бы белых лебедей мы ни наблюдали, наш индуктивный вывод о том, что все лебеди белые, окажется ошибочным, как только мы обнаружим хотя бы одного черного лебедя. Другими словами, истинность исходных посылок не обещает истинности финальных (обобщающих) заключений. Легко заметить, что Поппер хотел бы иметь в своем распоряжении более совершенный инструмент, чем индукцию, которая часто гарантирует лишь вероятность истины. И он отказывает индукции в праве на существование именно потому, что она имеет вероятностную природу, связанную с риском, неопределенностью, неалгоритмичностью. С таким взглядом, однако, трудно согласиться, поскольку нельзя ставить вопрос о существовании объекта в зависимость от того, нравится он нам или нет. Если Поппер готов признать реальность лишь такого метода, который застрахован от ошибок, то такая позиция символизирует не что иное, как веру в универсальный алгоритм, в самом себе содержащий критерии истинности. Как показано выше, возможность такого метода запрещена теоремой Геделя о неполноте.
 М.Бунге в книге «Интуиция и наука» (1967) выдвинул против индукции другое возражение, согласно которому она не может быть отработанным и стандартизированным методом обобщения информации, содержащейся в исходных посылках, так как для открытия самих посылок не предусмотрено никакого метода. Конечно, любой способ обобщения исходных посылок находится в прямой зависимости от наличия этих посылок. Причем, для выдвижения новых идей важны не просто какие-либо факты, а факты, которые еще не были предметом рассмотрения ученых. Такие факты добываются в экспериментах. Но исследователи, ставящие эти эксперименты, заранее не знают, как и при каких условиях можно обнаружить новые факты, новые явления. В результате они занимаются последовательным перебором разных вариантов, который иначе называется методом проб и ошибок. Существенную роль при этом играет фактор случая. Таким образом, отвечая на возражение М.Бунге, следует сказать, что инструментом открытия исходных посылок, из которых выдающиеся ученые делают индуктивные выводы, является метод проб и ошибок и фактор случая. История научных открытий демонстрирует многочисленные примеры, когда новые теории возникали как раз на базе фактов, обнаруженных благодаря фактору случая. Никто не будет спорить с тем, что определенная роль фактора случая присутствует в открытии рентгеновских лучей (В.Рентген, Нобелевская премия 1901 г.), в открытии явления радиоактивности (А.Беккерель, Нобелевская премия 1903 г.), в обнаружении лечебного действия ультрафиолетовых лучей (Н.Финзен, Нобелевская премия 1903 г.), в открытии бесклеточного брожения (Э.Бухнер, Нобелевская премия 1907 г.), в обнаружении условных рефлексов (И.Павлов) и т.д. Ниже приводится таблица, в которой содержится небольшая часть открытий, обусловленных фактором случая.
 
 
 
 
 Таблица 3. Открытия, в которых присутствовал фактор случая
 
 
Наименование открытия
Автор открытия
Дата открытия
Источник, в котором указано на случайность открытия
1.
Лейденская банка (конденсатор)
Питер Мушенбрек
1745
В.Карцев, «Приключения великих уравнений» (1986)
2.
Способность растений производить кислород
Джозеф Пристли
1771
К.Манолов, «Великие химики» (1985)
3.
Закон симметрии кристаллов
Рене Жюст Гаюи
1774
К.Е.Левитин, «Геометрическая рапсодия» (1976)
4.
Электричество в живых организмах
Луиджи Гальвани
1786
В.Азерников, «Великие открытия» (2000)
5.
Влияние электрического тока на магнитную стрелку
Христиан Эрстед
1820
В.Азерников, «Великие открытия» (2000)
6.
Уединенная волна (солитон)
Скотт Рассел
1834
А.Т.Филиппов, «Многоликий солитон» (1990)
7.
Мозговые центры движения конечностей
Г.Фритч
1864
А.В.Богданов, «Физиология центральной нервной системы» (2005)
8.
Принцип действия телефона
Александр Белл
1875
К.В.Рыжов, «100 великих изобретений» (2006)
9.
Принцип записи звука (принцип фонографа)
Томас Эдисон
1877
Ю.В.Ходаков, «Как рождаются научные открытия» (1964)
10.
Невосприимчивость организма к ослабленным микробам куриной холеры
Луи Пастер
1878
В.А.Фролов, «Опередивший время» (1980)
11.
Электромагнитные волны
Генрих Герц
1886
В.Азерников, «Великие открытия» (2000)
12.
Функция поджелудочной железы
И.Меринг, О.Минковский
1889
Г.Селье, «От мечты к открытию» (1999)
13.
Рентгеновские лучи
Вильгельм Рентген
1895
В.Чолаков, «Нобелевские премии: ученые и открытия» (1986)
14.
Радиоактивность солей урана
Анри Беккерель
1896
В.Азерников, «Великие открытия» (2000)
15.
Лечебное действие ультрафиолетовых лучей
Нильс Финзен
1896
С.А.Блинкин, «Очерки о естествознании» (1979)
16.
Бесклеточное брожение
Эдуард Бухнер
1897
Г.Г.Шлегель, «История микробиологии» (2002)
17.
Условные рефлексы
Иван Павлов
1901
Д.Шульц, С.Шульц, «История современной психологии» (1998)
18.
Анафилаксия (аллергическая реакция)
Шарль Рише, Поль Портье
1913
Г.Селье, «От мечты к открытию» (1999)
19.
Антибактериальное действие пенициллина
Александр Флеминг
1928
С.А.Блинкин, «Очерки о естествознании» (1979)
20.
Центр удовольствия в мозге крыс
Д.Олдс
1952
В.Леви, «Охота за мыслью» (1971)
21.
Способность РНК управлять синтезом белка
У.Ниренберг
1953
И.Харгиттаи, «Откровенная наука» (2006)
22.
Избирательное возбуждение нейронов на зрительные стимулы
Дэвид Хьюбел, Торстен Визел
1959
Д.Гудвин, «Исследование в психологии» (2004)
23.
Звездные объекты пульсары
Энтони Хьюиш
1967
И.Новиков, «Черные дыры и Вселенная» (1985)
24.
Космическое реликтовое излучение
Роберт Вильсон, Арно Пензиас
1965
И.Новиков, «Черные дыры и Вселенная» (1985)
25.
 Каталитические свойства РНК
Сидни Олтмен
1970
И.Харгиттаи, «Откровенная наука» (2006)
 
 Критика фактора случая в исследованиях И.Канта и Ж.Адамара
 Фактор случая как один из причинных механизмов научного открытия неоднократно критически рассматривался исследователями. Иммануил Кант полагал, что над учеными не должен господствовать опыт, и мы не должны принимать во внимание случайные наблюдения, то есть воспринимать природу как наивные ученики. В своем трактате «Критика чистого разума» Кант утверждает, что наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, никогда не приведут к необходимому закону, который только разум и может открыть. «Разум должен подходить к природе, - пишет Кант, - не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы» (И.Кант, 1994). Однако приведенная выше таблица случайных открытий плохо вяжется с тем, что человек не является школьником по отношению к природе, а может выступать лишь в роли судьи, осуществляющего допрос природы по заранее разработанному плану. В экспериментальных исследованиях, в которых рождаются научные открытия, всегда возникают незапланированные, не предусмотренные ходом эксперимента обстоятельства. Эти обстоятельства часто заставляют менять направление поиска, и когда на этом направлении удается получить совершенно новые результаты, последние по своему содержанию оказываются слишком далекими от тех первоначальных целей, которые диктовали необходимость проведения опытов и их финансирования. В данной ситуации от ученого часто требуется своего рода смелость (психологическая готовность) изменить направление движения, перейти в новую область, в которой он не является специалистом и в которой имеющихся у него знаний явно не хватает, где ему придется заново пополнять свой интеллектуальный багаж, подобно школьнику. Впрочем, негативное отношение Канта к случайным наблюдениям в науке легко объясняется его своеобразными эпистемологическими установками: он считал, что человеческий интеллект не заимствует свои идеи и принципы из природы (опыта), а предписывает их ей. В трактате «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» Кант говорит следующее: «…Хотя в начале это звучит странно, но, тем не менее, верно, если я скажу: рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей» (Кант, 1965, с.140).
 Известный математик Ж.Адамар также был уверен, что объяснять отдельные творческие успехи чистым случаем – значит, ничего не объяснять, а утверждать, что существуют явления без причины. Ж.Адамар считал, что понятие случая менее всего подходит для объяснения механизмов продуктивной умственной деятельности А.Пуанкаре, на счету которого слишком много потрясающих по своей новизне и влиянию на развитие науки идей. В книге «Исследование психологии процесса изобретения в области математики» (1970) Ж.Адамар отмечает: «Что же касается Пуанкаре, то если случайностью можно было бы объяснить одно из его гениальных открытий, о котором он говорит в своем докладе (во что я не могу поверить), то как это объяснение согласовать со всеми теми изобретениями, которые он последовательно перечисляет…» (Адамар, 1970, с.23). Ж.Адамар аргументировал, что если признать фактор случая, то придется поверить в способность обезьяны, ударяющей пальцами по клавишам печатной машинки, случайно набрать полный текст библии. Тем не менее, принимая во внимание то, что известный физиолог 18 века Луиджи Гальвани смог обнаружить так называемое животное электричество в организме лягушки благодаря случаю, Ж.Адамар оговаривается: «Открытие не может быть сделано лишь благодаря случаю, хотя последний может играть в нем некоторую роль, - так же, как неизбежная роль удачи в артиллерии не исключает необходимости для артиллериста наводить, и притом наводить с большой точностью» (Адамар, 1970, с.45). Именно фактор случая лежит в основе явления непредсказуемости новых научных достижений. Один из изобретателей лазеров, лауреат Нобелевской премии по физике Чарльз Таунс в статье «Квантовая электроника и технический прогресс» (УФН, 1969, май) пишет: «Элемент неожиданности – постоянная составная часть технического прогресса, и это как раз то, что невероятно трудно совместить с любым из обычных принципов планирования» (Таунс, 1969, с.160). «Можно ли, - спрашивает Ч.Таунс, - запланировать новую идею и новое, пока еще не известное техническое изобретение? Конечно, нет. Мы не можем доказать, что данное научное направление приведет к новым техническим достижениям, если мы пока не знаем даже сути этих достижений» (там же, с.160).
 Трудно понять, почему К.Поппер не увидел важных составляющих научного творчества в индукции и в факторе случая, который обеспечивает логические обобщения исходными посылками (единичными фактами, подлежащими обработке). Ведь он был прекрасно знаком с методом проб и ошибок и всюду подчеркивал, что развитие науки идет по пути проб (создания теорий) и устранения ошибок. В своей концепции эволюционной эпистемологии К.Поппер проводил прямую аналогию между естественным отбором, сохраняющим в биологической эволюции наиболее приспособленные (адаптированные) виды, и отбором научных теорий, которые лучше других интеллектуальных конструкций отражают реальность. В книге «Эволюционная эпистемология и логика социальных наук» (2000) К.Поппер констатирует: «Животные и даже растения приобретают знания методом проб и ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех из них, которые «не подходят», которые недостаточно хорошо приспособлены. Это имеет силу для амебы (Дженнингс, 1906), и это имеет силу для Эйнштейна» (Поппер, 2000, с.68). Обнаружив аналогию между сформулированным Дарвином механизмом естественного отбора и процессом селекции идей и гипотез в развития научного знания, Поппер почему-то не заметил другую параллель: сходство между механизмом случайного возникновения полезных наследственных изменений в эволюции и ролью фактора случая в научных открытиях. Правда, следует говорить не о случайности теорий, которые представляют собой систему определенных взаимосвязанных идей, а о случайности обнаружения тех новых фактов, которые выступают в качестве исходных посылок этих идей.
 История научных открытий демонстрирует, что фактор случая, базирующийся на методе проб и ошибок, является одним из главных поставщиков новой информации, новых сведений в науке. Последние же составляют не что иное, как исходные посылки индуктивных обобщений. Следовательно, можно говорить о такой стратегии научной деятельности, как индукция с фактором случая. Введение понятия индукции с фактором случая дает возможность ответить на вопрос М.Бунге, откуда берется материал для индуктивных обобщений. Одновременно это понятие повышает статус самой индукции, поскольку устраняет пробел, существовавший в наших знаниях о происхождении исходной (первичной) информации для логической обработки.
 Анализ индукции с фактором случая показывает, что в большинстве случаев найти новый факт (исходную посылку) гораздо труднее, нежели сделать вывод из этого факта. Например, индуктивный вывод о составной (кварковой) структуре нуклонов базировался на факте глубоко неупругого рассеяния электронов на протонах и нейтронах. Для обнаружения же этого факта потребовалось сначала создать ускоритель элементарных частиц стоимостью 114 миллионов долларов. Это означает, что в данном случае исходная посылка, наводившая на очень важное заключение, стоила 114 миллионов долларов. Впоследствии ученые, обнаружившие этот факт, Г.Кендалл и Д.Фридман, были удостоены Нобелевской премии. Поиск информации, допускающей неожиданные и весьма ценные обобщения, чаще всего требует колоссальных усилий и времени. Вот почему многие знаменитые ученые и изобретатели определяют гениальность как терпение, труд, упорство, готовность бить в одну точку.
 Феномен индукции с фактором случая (равно как и феномен аналогии с фактором случая) ставит под сомнение идею о существовании врожденных задатков таланта и гениальности, показывает бесперспективность поисков генов, определяющих сверхвысокий интеллект. Индукция и аналогия как стратегии обработки информации не содержат в себе процессуальных компонентов, которые были бы доступны одним индивидам и недоступны другим. В ситуации, когда людям предлагается решать задачи, требующие применения указанных принципов мышления, они применяют их, не испытывая каких-либо серьезных трудностей. В науке еще не появилось ни одного исследования, в котором констатировалась бы неспособность людей, наделенных нормальным, здоровым мозгом, индуктивно переходить от частных случаев к общим заключениям или по аналогии переносить определенное решение с одной задачи на другую при наличии сходства между ними. Та же индукция, поскольку она имеет вероятностную природу, то есть в одних случаях генерирует правильные догадки, а в других – ведет по ложному следу, частично объясняет успех одних ученых и неудачу других.
 Безусловно, наш мозг и многие его свойства, отличающие нас от других представителей живого мира, формируется за счет реализации генетической программы. В этом смысле интеллект наследуется и в этом же смысле наследуется наша способность к индуктивному мышлению. Но она наследуется таким образом, что оказывается универсальной, то есть характерной для всех представителей вида гомо сапиенс.
 
Продолжение следует
 

Алфавитный указатель: 

Рубрики: 

Subscribe to Comments for "1000 аналогий, изменивших науку (новый взгляд на гениальность) Ч.2"