Властелин Окси-мира Ч.8

 

Гла­ва 8 ИСПЫТАНИЕ
СЛОВО СКАЗАНО
Стран­ное со­стоя­ние. Ви­жу При­мор­ский буль­вар — чёр­ный по­лу­круг бух­ты, да­лё­кие ог­ни в мо­ре, струя­щую­ся пер­ла­мут­ром лун­ную до­рож­ку. Ви­жу от­чёт­ли­во и по­ни­маю, что это сон. Буль­вар да­ле­ко, в Ба­ку, а мы в Ле­нин­гра­де. На гу­бах что-то влаж­ное, хо­лод­ное, с за­па­хом зим­них яб­лок.
От­кры­ваю гла­за — яб­ло­ко, круп­ное, соч­ное, ру­мя­ное, у са­мых мо­их губ. Не очень раз­би­ра­ясь, где сон, где явь, ку­саю. Что за чу­до: яб­ло­ко впол­не на­ту­раль­ное!
— А те­перь вста­вать, — слы­шу го­лос Смо­ли­на.
На со­сед­ней кро­ва­ти ле­жит Ге­на, сон­но мор­га­ет и то­же ест яб­ло­ко. Кро­вать Смо­ли­на за­сте­ле­на. Сам он, умы­тый, при­че­сан­ный, в си­нем ки­те­ле, дер­жит в ру­ках яб­ло­ко и улы­ба­ет­ся.
Вста­вать не хо­чет­ся.
— Ещё ра­но, — тя­ну я.
— Шесть ноль-ноль.
Зна­чит, по­ра. Рыв­ком спры­ги­ваю с кро­ва­ти. Но все­рь­ёз про­сы­па­юсь толь­ко под умы­валь­ни­ком. Во­да ле­дя­ная, дру­гой мы те­перь не при­зна­ем.
За эту не­де­лю Смо­лин мно­го­му нау­чил нас. Сра­зу вста­вать, умы­вать­ся хо­ло­дом, по ут­рам есть яб­ло­ки. На­вер­ное, ина­че мы не вы­дер­жа­ли бы. Ров­но в во­семь на­до быть в ин­сти­ту­те. Ид­ти ки­ло­мет­ра че­ты­ре. Ав­то­бу­сов, трол­лей­бу­сов и про­чей «рас­пу­щен­но­сти» Смо­лин не при­зна­ет. Ра­бо­ту мы кон­ча­ем в во­семь ве­че­ра. («В два­дцать ноль-ноль», — упор­но го­во­рит Смо­лин.) Ужи­на­ем в ка­фе. И идем гу­лять по го­ро­ду.
— По­ра спать,— вор­чит Смо­лин.
Но это так, для фор­мы. Мы в Ле­нин­гра­де впер­вые, и нуж­но быть «бес­чув­ст­вен­ным ста­ту­ем», что­бы спать в го­ро­де, где те­чёт Не­ва, ска­чет Мед­ный всад­ник, где, опи­ра­ясь на тя­жё­лые, как ве­ка, ла­пы, с муд­рой иро­ни­ей смот­рят на мир сфин­ксы.
А для Смо­ли­на — это го­род его юно­сти. Здесь по при­зы­ву: «Ком­со­моль­цы — на флот» — он стал крас­но­флот­цем. Здесь он впер­вые уви­дел мо­ре, ско­шен­ные тру­бы оке­ан­ских па­ро­хо­дов, уз­нал, что это та­кое — дра­ить до жёл­то­го бле­ска вы­ма­зан­ную неф­тью па­лу­бу. Для не­го, прие­хав­ше­го из глу­бин Рос­сии, Ле­нин­град стал род­ным. Он мог вор­чать сколь­ко угод­но, од­на­ко мы бы его смер­тель­но оби­де­ли, ес­ли бы по­слу­ша­лись и рань­ше две­на­дца­ти вер­ну­лись в гос­ти­ни­цу.
— Стой­те! Не­мно­го ле­вее. Смот­ри­те. Эта ули­ца Зод­че­го Рос­си... — ти­хо го­во­рит Смо­лин.
И мы не столь­ко ви­дим (тем­но), сколь­ко чув­ст­ву­ем спо­кой­ную, не­бро­скую кра­со­ту этой не­боль­шой ули­цы. Обыч­ные до­ма, мос­то­вая, де­ре­вья, а ка­жет­ся, буд­то от ве­ка они бы­ли вме­сте и веч­но бу­дут. И уже жи­вут в те­бе, как ме­ло­дия, зна­ко­мая с дет­ст­ва.
Мы ло­жим­ся в час, ино­гда в два, а вста­ем в шесть. И две­на­дцать ча­сов, что мы в ин­сти­ту­те, — это ра­бо­та.
Ко­гда мы со­би­ра­лись в Ле­нин­град, пред­по­ла­га­лось, что глав­ная цель по­езд­ки — про­вер­ка во­до­лаз­но­го ап­па­ра­та «в на­ту­раль­ных ус­ло­ви­ях», при ра­бо­те на вы­со­ко­кон­цен­три­ро­ван­ной пе­ре­ки­си во­до­ро­да. Но в Мо­ск­ве в От­де­ле изо­бре­те­ний ми­ни­стер­ст­ва нам до­ба­ви­ли еще не­сколь­ко дел. Уча­стие в со­ве­ща­нии по ис­поль­зо­ва­нию ап­ноэ, об­су­ж­де­ние спо­со­ба по­лу­че­ния пе­ре­ки­си с ле­нин­град­ски­ми хи­ми­ка­ми, ис­пы­та­ние не­сколь­ких пред­ло­же­ний, по­дан­ных в раз­ное вре­мя.
Да и про­вер­ка во­до­лаз­но­го ска­фан­д­ра ока­за­лась во­все не про­стым де­лом. Этот ска­фандр (нам при­шлось взять пер­вую мо­дель, вто­рая не бы­ла го­то­ва) раз­би­ра­ли и со­би­ра­ли, об­ме­ри­ва­ли и взве­ши­ва­ли. К нам об­ра­ща­лись с во­про­са­ми, при­гла­ша­ли спе­циа­ли­стов, тре­бо­ва­ли объ­яс­не­ний и пе­ре­де­лок.
Уча­ст­во­вать в со­ве­ща­ни­ях, от­ве­чать на во­про­сы, спо­рить нуж­но бы­ло с пол­ной от­да­чей сил. С на­ми ра­бо­та­ли не про­сто ин­же­не­ры, а спе­циа­ли­сты. Свой «про­филь» они зна­ли бле­стя­ще, ма­лей­шая не­точ­ность ка­за­лась им страш­ной ошиб­кой — бо­лез­нен­но мор­щась, они по­жи­ма­ли пле­ча­ми.
Бы­ли и лю­ди, ко­то­рые раз­би­ра­лись, по-мо­ему, во всех во­про­сах. Мне осо­бен­но за­пом­нил­ся ака­де­мик О. Ко­гда зву­чал его не­гром­кий стар­че­ский го­лос, в за­ле на­сту­па­ла ти­ши­на. Во всём, что свя­за­но с под­вод­ны­ми ра­бо­та­ми, его ав­то­ри­тет был не­пре­ре­ка­ем. А го­во­рил он так: «Я по­зво­лю се­бе вы­ска­зать мне­ние...», «Ду­маю, что не вы­зо­вет серь­ёз­ных воз­ра­же­ний...» И как умел слу­шать! Спо­кой­но, бла­го­же­ла­тель­но, лас­ко­во...
— Ох и по­па­дёт мне! — взды­хал Смо­лин. — Вы же бе­гае­те, нерв­ни­чае­те и ни­че­го не еди­те.
Это бы­ла кле­ве­та. Ни­ко­гда в жиз­ни мы не ели так мно­го. Прав­да, и ра­бо­тать так нам, по­жа­луй, не при­хо­ди­лось.
Уди­ви­тель­ный он был че­ло­век! Вся тя­жесть на­ше­го отъ­ез­да лег­ла на его пле­чи. В своё вре­мя он ус­ло­вил­ся с тем «член-кор­ром», ко­то­рый при­ез­жал в Ба­ку. Он «про­би­вал» ко­ман­ди­ров­ку в ми­ни­стер­ст­ве. До­го­ва­ри­вал­ся с ас­пи­ран­ту­рой на­ше­го ин­сти­ту­та. Ус­по­каи­вал ро­ди­те­лей. Здесь, в Ле­нин­гра­де, ло­жил­ся по­след­ним и вста­вал рань­ше всех. Ра­бо­тал. По­ка­зы­вал нам го­род. Кор­мил. И при ка­ж­дой не­увяз­ке чув­ст­во­вал се­бя ви­но­ва­тым.
А не­увяз­ки, ко­неч­но, бы­ли. За­дер­жа­лась дос­тав­ка пе­ре­ки­си. На­ко­нец её при­вез­ли. Стек­лян­ные, за­пе­ча­тан­ные бал­ло­ны. Внеш­не она ни­чем не от­ли­ча­лась от на­шей ста­рой зна­ко­мой — пер­гид­ро­ли, во­да и во­да... Толь­ко на эти­кет­ке сто­ял штамп: «90 про­цен­тов», и от этой над­пи­си нас бро­са­ло в жар и в хо­лод...
Бы­ло бы не­пло­хо по­ра­бо­тать с 90-про­цент­ной пе­ре­ки­сью, уз­нать её свой­ст­ва. Од­на­ко за­ве­дую­щий ла­бо­ра­то­ри­ей — весь он был ка­кой-то уз­кий (фи­гу­ра, гла­за, бо­род­ка) — за­ме­тил не­бреж­но:
— Вам, ко­неч­но, при­хо­ди­лось?..
Мы с Ге­ной не­воль­но кив­ну­ли. В этот мо­мент ра­бо­та с не­зна­ко­мым и, в об­щем, опас­ным ве­ще­ст­вом пу­га­ла нас не­срав­нен­но мень­ше, чем по­жа­тие уз­ких плеч.
— Трог­ло­ди­ты! — за­гре­мел Смо­лин. — Пра­виль­но го­во­рят во Фран­ции: ес­ли че­ло­век глуп, это уже на­дол­го. Как вы мог­ли?..
— По глу­по­сти, — крот­ко под­твер­дил Ге­на. — Но так или ина­че, Сер­гей Пет­ро­вич, сло­во ска­за­но.
— А ес­ли с ва­ми что-ни­будь слу­чит­ся?
— Мы мо­жем дать под­пис­ку. Во­ло­дя, возь­ми бу­ма­гу...
— К чёр­ту под­пис­ку! — взре­вел Смо­лин. — Мне нуж­ны вы, а не бу­ма­га.
— Мы здесь, — за­ме­тил я роб­ко.
— По­смот­рим, где ты бу­дешь зав­тра!
— Ко­му ху­же всех? — во­про­сил Ге­на. — Ко­неч­но, мне. Во­лодь­ке что, он се­бе взо­рвет­ся, и лад­но. Вас, Сер­гей Пет­ро­вич, по­са­дят. Ос­та­нусь я. Пред­ла­гаю ме­нять­ся!
— Иди к дья­во­лу, — веж­ли­во по­со­ве­то­вал я.
— С ва­ми нель­зя го­во­рить серь­ёз­но, — мах­нул ру­кой Смо­лин.
— От­че­го? Мож­но, — воз­ра­зил Ге­на. — Серь­ёз­но? Что же де­лать, Сер­гей Пет­ро­вич, ес­ли сло­во ска­за­но...
— Глу­пое сло­во.
— Вер­но. А ме­нять его позд­но. Чле­ны ко­мис­сии пре­ду­пре­ж­де­ны. Ис­пы­та­ния зав­тра. Ров­но в де­сять.
В ОДИННАДЦАТЬ С МИНУТАМИ...
Я ни­че­го не де­лаю — хо­жу и смот­рю. Смот­реть мне не за­пре­ща­ют, но ед­ва я к че­му-ни­будь при­ка­са­юсь, мгно­вен­но по­яв­ля­ют­ся Ге­на или Смо­лин. Очень веж­ли­во и де­ли­кат­но ме­ня от­тес­ня­ют в сто­ро­ну, по­бли­же к крес­лу. На­чи­наю се­бя чув­ст­во­вать под­опыт­ным жи­вот­ным, эта­ким кро­ли­ком, с ко­то­рым боль­шие ум­ные дя­ди бу­дут что-то де­лать в ин­те­ре­сах нау­ки.
Ожив­лен­но пе­ре­го­ва­ри­ва­ясь, «дя­ди» ос­мат­ри­ва­ют ап­па­рат. В оче­ред­ной раз взве­ши­ва­ют. Про­ве­ря­ют мас­ку и шлан­ги на гер­ме­тич­ность. За­ли­ва­ют в мяг­кий ре­зер­ву­ар пе­ре­кись. Вес её из­вес­тен, од­на­ко за­ря­жен­ный ап­па­рат по­че­му-то сно­ва взве­ши­ва­ют. Я си­жу в крес­ле и ду­маю, что кро­ли­ку, по­жа­луй, луч­ше — он хоть не по­ни­ма­ет, что про­ис­хо­дит. Вре­мя мед­лен­но тя­нет­ся к де­ся­ти.
— Нач­нём, — го­во­рит пред­се­да­тель ко­мис­сии, и все ог­ля­ды­ва­ют­ся на ме­ня.
Я встаю. На­вер­ное, со сто­ро­ны за­мет­но, что по­ход­ка у ме­ня стран­ная. Но­ги не от­ры­ва­ют­ся от по­ла, ру­ки ви­сят.
Пред­се­да­тель про­из­но­сит речь. Объ­яс­ня­ет мне, что нуж­но де­лать и че­го, на­обо­рот, де­лать не сле­ду­ет. Я не очень по­ни­маю, да, че­ст­но го­во­ря, и не ста­ра­юсь — все это из­вест­но. Од­но ме­ня огор­ча­ет. Наш ска­фандр рас­счи­тан на ра­бо­ту в мо­ре. Там ес­те­ст­вен­ное во­дя­ное ох­ла­ж­де­ние — луч­ше не при­ду­ма­ешь. А на зем­ле стои­ло бы снаб­дить ап­па­рат «воз­душ­ным хо­ло­диль­ни­ком» — реб­ри­стой труб­кой с не­сколь­ки­ми зиг­за­га­ми.
По­бли­зо­сти сколь­ко угод­но бас­сей­нов, Фин­ский за­лив и це­лое Бал­тий­ское мо­ре. Но, ви­ди­мо, лезть в бас­сейн чле­нам ко­мис­сии не хо­чет­ся, а от­пус­кать ме­ня од­но­го они не ре­ша­ют­ся. Вдруг, вме­сто то­го что­бы ды­шать из ап­па­ра­та, я «кон­тра­бан­дой» про­не­су под во­ду па­ру «ку­би­ков» ат­мо­сфер­но­го воз­ду­ха... В об­щем, ре­ше­но про­во­дить на­зем­ные ис­пы­та­ния.
Об этом нас пре­ду­пре­ди­ли дав­но, и мы не воз­ра­жа­ли. Од­на­ко сей­час вы­яс­ня­ет­ся, что ис­пы­та­ния бу­дут да­же не на­зем­ны­ми, а «пар­кет­ны­ми», в ко­ри­до­рах ин­сти­ту­та. Это мно­го ху­же.
На ули­це чу­дес­но — де­кабрь. Сквозь лег­кие об­ла­ка про­гля­ды­ва­ет солн­це, ма­то­вым бле­ском го­рит зем­ля, но­сят­ся в воз­ду­хе ред­кие снеж­ные хло­пья. Про­хлад­но. В та­кой день ды­шать тё­п­лым ки­сло­ро­дом — од­но удо­воль­ст­вие.
Де­кабрь ощу­ща­ет­ся и в ко­ри­до­рах. Со­глас­но гра­фи­ку, ото­пи­тель­ный се­зон в раз­га­ре — ко­тель­ные в цен­тра­ли­зо­ван­ном по­ряд­ке по­лу­чи­ли ли­ми­ты на то­п­ли­во. И то­пят ис­то­во, не жа­лея уг­ля. Ко­гда я вклю­чу ап­па­рат, ста­нет со­всем ве­се­ло — нач­нёт ра­бо­тать на пе­ре­ки­си во­до­ро­да «внут­рен­няя ко­тель­ная».
Рас­су­ж­дать не­ко­гда. Я на­де­ваю мас­ку, щел­каю ре­зи­ной (слов­но бо­юсь на­руж­но­го воз­ду­ха) и вы­хо­жу в ко­ри­дор. Са­мое, по­жа­луй, не­при­ят­ное — пер­вый вдох. Я от­чёт­ли­во чув­ст­вую ост­рый за­пах пе­ре­ки­си. В ли­цо уда­ря­ет го­ря­чий ве­тер. Ста­но­вит­ся тем­но в гла­зах. «Не­у­же­ли?..»
— Про­три­те стёк­ла, — от­ку­да-то из­да­ли до­хо­дит до ме­ня го­лос Смо­ли­на.
Сра­зу лег­че. Воз­дух уже не ка­жет­ся та­ким го­ря­чим, за­пах пе­ре­ки­си сла­бее — ап­па­рат во­шел в ре­жим. Ге­на улы­ба­ет­ся, Смо­лин под­ни­ма­ет ру­ку: всё в по­ряд­ке, дер­жись.
— При­сту­пим, — объ­яв­ля­ет пред­се­да­тель ко­мис­сии. — Ша­гом! Бы­ст­рее! Ещё бы­ст­рее! Бе­гом! По­во­рот!
Лечь! Встать!..
Ме­ня го­нит, бро­са­ет, тре­плет шквал ко­манд. Я бе­гу по ко­ри­до­ру, па­даю, вска­ки­ваю. По­во­ра­чи­ваю на­ле­во и на­пра­во, пры­гаю, пол­зу, сно­ва бе­гу.
За­пах пе­ре­ки­си уси­ли­ва­ет­ся, труб­ка ды­шит зно­ем. Я опять ви­жу пло­хо и чув­ст­вую, как по те­лу, не ис­па­ря­ясь, сте­ка­ет пот. Да­же пот го­ря­чий. А на ули­це чу­дес­но — де­кабрь, идёт снег...
Мед­лен­но со­об­ра­жаю. Ин­тен­сив­ная ра­бо­та. Ор­га­низм рас­хо­ду­ет мно­го энер­гии. Мно­го ки­сло­ро­да. Мно­го пе­ре­ки­си. Мно­го те­п­ла.
Вспо­ми­наю бра­во­го сол­да­та Швей­ка. За ка­кую-то про­вин­ность его вот так же го­ня­ли. Толь­ко он был хит­рее. Сто­ял на мес­те и объ­яс­нял, что и как на­до де­лать: вста­вать и ло­жить­ся, пры­гать и бе­гать. Я то­же пред­по­чел бы объ­яс­нить, но бо­юсь, что чле­ны ко­мис­сии чи­та­ли Яро­сла­ва Га­ше­ка…
И вдруг — ти­ши­на. Та­кая пол­ная, что зве­нит в ушах. Я за­дер­жи­ваю ды­ха­ние и чув­ст­вую, как хо­ро­шо. Ко­манд не слыш­но, и мы с ап­па­ра­том — те­перь уже мы оба — вхо­дим в ре­жим.
Ещё не­мно­го...
— Бе-гом! По­во­рот! Ло-жись! Пол-зи! Встать!..
Пе­ре­ход на­столь­ко вне­зап­ный, что впер­вые я ощу­щаю серд­це. Лип­кий ко­мок под­ка­ты­ва­ет к гор­лу. Тя­ну ру­ку к мас­ке. Од­но дви­же­ние, и мож­но бу­дет сво­бод­но ды­шать. Ды­шать, как все.
А что? Ведь ка­ж­до­му по­нят­но: ап­па­рат рас­счи­тан на ра­бо­ту под во­дой. Для пар­кет­ных ус­ло­вий он не при­спо­соб­лен. Про­стое воз­душ­ное ох­ла­ж­де­ние. Яс­но. А в ак­те всё-та­ки за­пи­шут: «На та­кой-то ми­ну­те ис­пы­та­тель со­рвал мас­ку. В пред­ло­жен­ном ви­де ап­па­рат для на­зем­ных ус­ло­вий не при­го­ден». Не при­го­ден — и точ­ка. А рас­су­ж­де­ния на­счёт хо­ло­диль­ни­ка ос­та­нут­ся рас­су­ж­де­ния­ми. В тео­рии — мож­но; на прак­ти­ке же ис­пы­та­ния окон­чи­лись не­уда­чей.
Я от­дер­ги­ваю ру­ку (на­де­юсь, ни­кто её не за­ме­тил) и ста­ра­тель­но де­лаю всё, что от ме­ня тре­бу­ют. Ока­зы­ва­ет­ся, это не так труд­но. То ли я при­вык, то ли про­сто ус­по­ко­ил­ся. Ко­гда нерв­ни­ча­ешь и злишь­ся, ки­сло­ро­да ухо­дит боль­ше. Че­ло­век — не со­всем ма­ши­на, кро­ме хи­мии и ме­ха­ни­ки, есть ещё фи­зио­ло­гия...
Рез­кий хло­пок в ла­до­ши. Под­бе­га­ют Ге­на и Смо­лин. Тя­нут мас­ку. Я не даю. В чём де­ло? Сей­час я го­тов ра­бо­тать в ап­па­ра­те хоть два ча­са.
— Ис­пы­та­ния окон­че­ны, — ров­ным го­ло­сом со­об­ща­ет пред­се­да­тель ко­мис­сии.
Он под­хо­дит ко мне и жмёт ру­ку. Те­перь я ви­жу, он улы­ба­ет­ся.
— Не­лег­ко при­шлось без ох­ла­ж­де­ния? — спра­ши­ва­ет он доб­ро­душ­но. — Го­ня­ли мы вас по всем пра­ви­лам. — Он сме­ёт­ся и не­ожи­дан­но под­ми­ги­ва­ет мне.
Я то­же сме­юсь и вме­сто за­ра­нее под­го­тов­лен­ной бод­рой фра­зы: «Чув­ст­во­вал се­бя от­лич­но, ап­па­рат ра­бо­та­ет пре­вос­ход­но» — го­во­рю че­ст­но:
— Вна­ча­ле бы­ло труд­но.
Идём в ка­би­нет пи­сать акт ис­пы­та­ний. Не та­кое это про­стое де­ло. Кто-то из чле­нов ко­мис­сии ут­вер­жда­ет, что в пер­вый мо­мент из ап­па­ра­та шёл пар, и тре­бу­ет, что­бы это от­ме­ти­ли в ак­те. За­ве­дую­щий ла­бо­ра­то­ри­ей, сни­мая и на­де­вая пенс­не (оно у не­го то­же уз­кое) на­стаи­ва­ет, что­бы в акт вне­сли «утом­лён­ное со­стоя­ние ис­пы­та­те­ля».
— От­ку­да вам из­вест­но?
— По дан­ным ви­зу­аль­ных на­блю­де­ний.
Я воз­ра­жаю. Ге­на ме­ня под­дер­жи­ва­ет. Го­ло­са зву­чат всё гром­че.
— Зай­ми­тесь ап­па­ра­том, — рас­по­ря­жа­ет­ся Смо­лин.
Без осо­бо­го удо­воль­ст­вия мы ухо­дим. У две­рей я ог­ля­ды­ва­юсь. Смо­лин ус­по­кои­тель­но ма­шет ру­кой: «Не бес­по­кой­тесь. Всё в по­ряд­ке».
Пред­сто­ит про­стая опе­ра­ция: пе­ре­лить ос­тат­ки пе­ре­ки­си из ап­па­ра­та в бан­ку. От­вер­стие дос­та­точ­но боль­шое. Но от воз­бу­ж­де­ния или от ус­та­ло­сти у ме­ня дро­жат ру­ки. Ка­п­ли па­да­ют на бле­стя­щий пар­кет.
— По­до­ж­ди. — Ге­на при­но­сит тряп­ку, ко­то­рой убор­щи­ца про­ти­ра­ет пол. Ак­ку­рат­но сте­лет. — Да­вай я.
Охот­но ус­ту­паю. У не­го по­лу­ча­ет­ся ещё ху­же — тон­кая струй­ка пе­ре­ки­си за­де­ва­ет паль­цы и сте­ка­ет на пол. По­ду­ма­ешь, вы­трем. Но Ге­на ста­вит бан­ку и, дер­жа ап­па­рат од­ной ру­кой, дру­гой бе­рет­ся за тряп­ку. От пе­ре­ки­си паль­цы у не­го бе­лые, буд­то их на­тёр­ли ме­лом Ни­че­го, не­мно­го по­щи­плет и прой­дёт.
— Ко­то­рый час? — за­чем-то спра­ши­ваю я.
— А что те­бе, на по­жар? Ну, один­на­дцать с ми­ну­та­ми...
В это мгно­ве­ние что-то вспы­хи­ва­ет, огонь уда­ря­ет Ге­не в ли­цо. Он от­ша­ты­ва­ет­ся, ро­ня­ет ап­па­рат в огонь. А пла­мя уже гу­дит и рвёт­ся вверх.
Ос­таль­ное про­ис­хо­дит в до­ли се­кун­ды. В мо­ем соз­на­нии с яр­ко­стью ноч­ных рек­лам за­го­ра­ют­ся пре­ду­пре­ж­де­ния. Здесь в ко­ри­до­ре их мно­же­ст­во. «По­жар! Зво­ни... Вклю­чай си­ре­ну... Ло­май... На­жи­май... Бей...» Мо­та­ясь по ко­ри­до­ру в ап­па­ра­те, я ви­дел их по­сто­ян­но. Это в са­мом де­ле страш­но — по­жар в хи­ми­че­ском ин­сти­ту­те.
Бро­са­юсь к си­ре­не. И за­сты­ваю. Удар по стек­лу, ры­вок... По­про­буй до­ка­жи по­сле по­жа­ра, что это слу­чай­ность, что пе­ре­кись со­вер­шен­но безо­пас­на.
Я пе­ре­стал со­об­ра­жать. Дву­мя прыж­ка­ми ока­зал­ся ря­дом с Ге­ной, треть­им — прыг­нул в пла­мя. Что-то го­ря­чее и яр­кое про­нес­лось на­до мной, воз­дух стал вдруг крас­ным...
И всё. Пла­мя упа­ло. На пар­ке­те ва­ля­лись тряп­ка и ку­сок об­го­ре­лой ма­те­рии — ос­тат­ки ре­зер­вуа­ра. А мы да­же не обожг­лись, и пол не по­чер­нел. В чис­том ки­сло­ро­де ве­щи го­ре­ли лег­ким, как чис­тый бен­зин, пла­ме­нем.
Не­сколь­ко ми­нут, и «сле­ды пре­сту­п­ле­ния» стёр­ты. Свое­вре­мен­но от­кры­лась дверь, и нас при­гла­си­ли в ка­би­нет. Мы под­пи­са­ли акт ис­пы­та­ний — очень хо­ро­ший, очень бла­го­же­ла­тель­ный акт. Прав­да, ко­гда мы вы­шли в ко­ри­дор, за­ве­дую­щий ла­бо­ра­то­ри­ей, по­тя­нув но­сом, по­доз­ри­тель­но про­вор­чал:
— Ка­кой-то стран­ный за­пах. Вро­де что-то го­ре­ло?
Но мы по­жа­ли пле­ча­ми. Ма­ло ли чем мо­жет пах­нуть в ин­сти­ту­те, ко­то­рый за­ни­ма­ет­ся при­клад­ной хи­ми­ей...
САМОЛЁТ ИДЕТ НА ПОСАДКУ
— Это труд­но и рис­ко­ван­но, — го­во­рит Смо­лин.
— А ра­бо­тать с не­зна­ко­мым ве­ще­ст­вом лег­ко и безо­пас­но? — воз­ра­жа­ет Ге­на. — Уч­ти­те, се­го­дня толь­ко сча­ст­ли­вая слу­чай­ность...
Я де­лаю страш­ные гла­за, и он за­мол­ка­ет. О по­жа­ре ни­кто не дол­жен знать, да­же Смо­лин. Но, по-мо­ему, он до­га­ды­ва­ет­ся. Ко­гда мы вы­шли из ин­сти­ту­та, он ска­зал, ни к ко­му в ча­ст­но­сти не об­ра­ща­ясь:
— Блед­ные вы се­го­дня... А в ко­ри­до­ре дей­ст­ви­тель­но пах­ло жа­ре­ным.
При­шлось сде­лать вид, что мы не слы­шим. Смо­лин по­взды­хал и стал про­щать­ся — у не­го бы­ли де­ла в пор­ту. Очень кста­ти: нам не тер­пе­лось об­су­дить ут­рен­нее про­ис­ше­ст­вие.
— Кон­цен­три­ро­ван­ная пе­ре­кись и су­хая тряп­ка, — ска­зал Ге­на, ко­гда мы се­ли. — Са­мо­вос­пла­ме­не­ние.
На­бе­реж­ная Не­вы бы­ла пус­тын­на. Толь­ко вда­ли, у Эр­ми­та­жа, стоя­ли лю­ди. Но мы всё рав­но ози­ра­лись и го­во­ри­ли шё­по­том.
— Ты здо­ро­во прыг­нул. Про­сто уди­ви­тель­но.
Я по­ёжил­ся. С ре­ки дул ве­тер. Мел­кие ост­рые сне­жин­ки ца­ра­па­ли ли­цо.
— Ты по­нял, по­че­му огонь сра­зу спал?
— Нет, — ска­зал я вя­ло. Ме­ня му­ти­ло. При­кро­ешь ве­ки, жёл­то-крас­ное пла­мя на­чи­на­ет пля­сать пе­ред гла­за­ми.
— Пры­жок при­шёл­ся очень удач­но — пря­мо на ре­зер­ву­ар. Пе­ре­кись сра­зу вы­плес­ну­лась, пре­вра­ти­лась в ки­сло­род. Огонь под­нял­ся мет­ра на три и сник. В пе­ре­ки­си тряп­ка го­рит, как бен­зин. А без неё то­же мне го­рю­чее — тряп­ка...
— Ин­те­рес­но, на что ещё пе­ре­кись так дей­ст­ву­ет? Ну, что­бы вещь... — Я ни­как не мог вспом­нить нуж­ное сло­во.
— Са­мо­вос­пла­ме­ни­лась? — под­ска­зал Ге­на. — Кто его зна­ет... Су­хое де­ре­во, тряп­ки. На­вер­ное, бен­зин... Чу­до, что наш опыт с по­лу­че­ни­ем пе­ре­ки­си обо­шёл­ся без по­жа­ра.
Он обор­вал и за­ду­мал­ся. Гла­за его су­зи­лись. Я чув­ст­во­вал: сей­час по­сле­ду­ет что-то ре­ши­тель­ное. Спо­рить не хо­те­лось, ме­ня всё ещё му­ти­ло.
— Пе­ре­кись нуж­но взять с со­бой, — от­че­ка­нил Ге­на.
— Ку­да и за­чем? — спро­сил я ма­ши­наль­но.
— Ра­зу­ме­ет­ся, в Ба­ку. Мы долж­ны с ней ра­бо­тать.
— Лад­но, возь­мём.
И вот мы втро­ём в но­ме­ре.
— На­до, — упор­но твер­дит Ге­на.
— Труд­но и рис­ко­ван­но, — по­вто­ря­ет Смо­лин. Ка­жет­ся, не очень уве­рен­но — до­во­ды Ге­ны на не­го дей­ст­ву­ют.
Я по­ни­маю Смо­ли­на. «Труд­но» от­но­сит­ся к по­лу­че­нию. Хо­тя пе­ре­кись вы­де­ле­на спе­ци­аль­но для нас, но ни­где не ска­за­но, что мы име­ем пра­во взять ос­та­ток с со­бой. «Рис­ко­ван­но» — это до­ро­га. По­жар и взрыв, упа­ко­ван­ные в не­проч­ное стек­ло. А впе­ре­ди ты­ся­чи ки­ло­мет­ров, два по­ез­да с пе­ре­сад­кой в Мо­ск­ве...
— Боль­шой риск, — не­ожи­дан­но со­гла­ша­ет­ся Ге­на. — Но без это­го нель­зя. Нам, Сер­гей Пет­ро­вич, ещё при­дет­ся встре­тить­ся с пе­ре­ки­сью. И кто её зна­ет... Ведь не все­гда ис­пы­та­ния кон­ча­ют­ся удач­но.
— Бои­тесь? — в упор спра­ши­ва­ет Смо­лин.
— Бо­юсь, — ти­хо го­во­рит Ге­на. — Тем­но­ты бо­юсь, Сер­гей Пет­ро­вич. Ко­неч­но, при взры­ве не очень-то по­ду­ма­ешь. Всё же я хоть ус­пею со­об­ра­зить, где ошиб­ка. А так я и знать не бу­ду. Грох­нет, и ко­нец.
— Хо­ро­шо, — от­ре­зал Смо­лин. — Зав­тра по­лу­чи­те.
Ве­ро­ят­но, это бы­ло труд­но. Смо­лин вы­гля­дел крас­ным и взъе­ро­шен­ным, а уз­кое ли­цо за­ве­дую­ще­го ла­бо­ра­то­ри­ей ста­ло, ка­жет­ся, ещё уже. Од­на­ко до­ку­мен­ты бы­ли оформ­ле­ны. Мы взя­ли бал­ло­ны и вы­шли.
— По­едем? — пред­ло­жил Смо­лин.
— Пой­дём, — воз­ра­зил я.
В ма­ши­не тря­сёт. И во­об­ще я пред­по­чи­тал, что­бы зна­ком­ст­во с пе­ре­ки­сью про­ис­хо­ди­ло без уча­стия шо­фё­ров так­си. Мы и пе­ре­кись мог­ли не «по­нра­вить­ся» друг дру­гу. За­чем же впу­ты­вать в на­ши от­но­ше­ния по­сто­рон­них?..
У ка­ж­до­го по бал­ло­ну. В бал­ло­не три лит­ра. Пе­ре­кись раза в пол­то­ра тя­же­лее во­ды. И стек­ло. В об­щем, ки­ло­грам­мов пять-шесть. Не так уж мно­го, ко­гда есть воз­мож­ность ме­нять ру­ки.
Всё хо­ро­шо, и я да­же на­чи­наю на­сви­сты­вать. Мы вы­хо­дим из пе­ре­ул­ка, и лю­дей ста­но­вит­ся боль­ше. По­во­рот, и нас ок­ру­жа­ет тол­па. Это ка­кие-то стран­ные лю­ди. Они кри­чат, ма­шут ру­ка­ми, тол­ка­ют­ся. Кри­ки — ку­да ни шло, это их лич­ное де­ло. Но тол­кать пе­ре­кись, ко­то­рая, как пи­шут в кни­гах, «взры­ва­ет­ся от ма­лей­ше­го толч­ка»?! В бал­ло­не дрем­лют 15 ты­сяч лит­ров ки­сло­ро­да. Ес­ли они вы­рвут­ся на сво­бо­ду, это бу­дет по­страш­нее, чем по­рох...
Раз­ма­хи­вая шля­пой, на ме­ня на­ле­та­ет гра­ж­да­нин в оч­ках. Паль­то рас­стег­ну­то, гал­стук съе­хал на­бок.
— Ос­то­рож­нее! — пре­ду­пре­ж­даю я.
Он смот­рит на ме­ня бе­зум­ным взгля­дом, и вдруг ли­цо его ис­ка­жа­ет ди­кая ра­дость.
— А-а, по­пал­ся! — ре­вёт он. — Вот ты где! Я те­бя ещё рань­ше за­ме­тил. Ко­гда все хло­па­ли...
Су­ма­сшед­ший. В ру­ках у ме­ня бал­лон, и хло­пать я мо­гу раз­ве что им. В глу­би­не ду­ши я по­ла­гаю, что это бы­ло бы со­всем не вред­но. Го­во­рят, есть да­же та­кой спо­соб ле­че­ния. Пре­ж­де чем нас обо­их от­пра­вят в боль­ни­цу, этот псих, на­до ду­мать, при­дёт в се­бя...
— При­хво­стень Спар­та­ка! — во­пит че­ло­век.
Всё яс­но. У не­го бред ве­ли­чия. Во­об­ра­жа­ет, что он Ци­це­рон или Марк Красс — рим­ский пол­ко­во­дец, ко­то­рый раз­бил Спар­та­ка.
— По­до­ж­ди­те, гра­ж­да­нин! — слы­шу я уг­ро­жаю­щий го­лос Смо­ли­на.
Че­ло­век яро­ст­но обо­ра­чи­ва­ет­ся. И сра­зу сни­ка­ет — Смо­лин в мор­ской фор­ме, а мо­ря­ков в Ле­нин­гра­де ува­жа­ют.
— Бы­ст­ро в сто­ро­ну, — ко­ман­ду­ет Смо­лин. — Кон­чил­ся матч «Спар­так» — «Зе­нит». «Зе­нит» про­иг­рал, яс­но? Вы за ко­го бо­лее­те?
— За «Спар­так», — окон­ча­тель­но рас­те­ряв­шись, от­ве­чаю я.
— Я то­же. Но тс-с... Ина­че нас ра­зо­рвут на час­ти.
— Не нас од­них, — мрач­но ост­рю я.
Толь­ко че­рез два ча­са, взмок­шие и ус­та­лые, мы до­би­ра­ем­ся до гос­ти­ни­цы.
«До от­хо­да по­ез­да Ле­нин­град — Мо­ск­ва пять ми­нут», — объ­яв­ля­ет дик­тор. Мы си­дим в ку­пе втро­ём и втай­не на­де­ем­ся, что чет­вёр­тое ме­сто ос­та­нет­ся сво­бод­ным. Ра­зу­ме­ет­ся, сра­зу же по­яв­ля­ет­ся пас­са­жир. Ко все­му, жен­щи­на. И с ре­бён­ком — де­воч­кой лет шес­ти.
Очень ми­лая де­воч­ка — та­кая жи­вая, лю­бо­зна­тель­ная. Она сей­час же за­ме­ча­ет бал­ло­ны с пе­ре­ки­сью. На­чи­на­ют­ся во­про­сы.
— А что это?
Го­во­рю пер­вое, что при­хо­дит в го­ло­ву:
— Ва­ре­нье.
— А ва­ре­нье та­кое не бы­ва­ет.
— Бы­ва­ет. Вро­де си­ро­па.
— Ой! Я очень люб­лю си­роп.
Пау­за. Вме­ши­ва­ет­ся мать:
— Ви­дишь, бан­ки за­кры­ты. А дя­дя за­нят, он чи­та­ет га­зе­ту.
— Я са­ма от­крою! Ма­ма, я прав­да умею от­кры­вать бан­ки?
— Дей­ст­ви­тель­но, она уме­ет, — с гор­до­стью го­во­рит ма­ма.
Ге­на и Смо­лин, ус­пев­шие сбе­жать на вто­рую пол­ку, бла­го­душ­но ки­ва­ют.
— Ка­кой са­мо­стоя­тель­ный ре­бе­нок! — те­ат­раль­ным шё­по­том со­об­ща­ет Смо­лин.
— Во­ло­дя обо­жа­ет де­тей, — под­хва­ты­ва­ет Ге­на.
Я мол­чу — хо­лод­ный и стро­гий, как еги­пет­ская пи­ра­ми­да.
К сча­стью, уже позд­но, де­воч­ку ук­ла­ды­ва­ют спать. Я то­же ло­жусь и во­ро­ча­юсь до ут­ра. Всё вре­мя чу­дят­ся го­ря­щие лю­бо­пыт­ст­вом гла­за де­воч­ки. «Дей­ст­ви­тель­но, она уме­ет... Уме­ет, уме­ет...» — вы­сту­ки­ва­ет по­езд.
В Мо­ск­ве вы­яс­ни­лось, что Смо­лин за­дер­жит­ся. Ждать его мы не мо­жем. Идём на во­кзал. С би­ле­та­ми пло­хо, в ку­пи­ро­ван­ных ва­го­нах мест нет.
— Ни­че­го, по­про­сим Смо­ли­на, — бод­ро го­во­рит Ге­на.
Я не воз­ра­жаю, но по до­ро­ге, слов­но бы не­вз­на­чай, сво­ра­чи­ваю к агент­ст­ву Аэ­ро­фло­та. Здесь би­ле­тов сколь­ко угод­но, хоть на зав­тра.
— Не схо­ди с ума! — ши­пит Ге­на. — Ты зна­ешь, как она пе­ре­не­сёт по­лет?
«Она» — это, ко­неч­но, пе­ре­кись.
— И ты не зна­ешь, — па­ри­рую я.
— За­то я знаю дру­гое. Взгля­ни!
На сте­не пла­кат: «Про­воз взрыв­ча­тых и лег­ко­вос­пла­ме­няю­щих­ся ве­ществ ка­те­го­ри­че­ски за­пре­щён!»
— Хо­ро­шо, — го­во­рю я. — Толь­ко уч­ти. Ес­ли в ку­пе бу­дет хоть один ре­бе­нок, на верх­нюю пол­ку ле­зу я. Это спра­вед­ли­во?
— Спра­вед­ли­во, — не­охот­но со­гла­ша­ет­ся Ге­на. — Хо­тя от Ле­нин­гра­да до Мо­ск­вы од­на ночь, а до Ба­ку...
— Трое су­ток. Но что я мо­гу сде­лать? Не воз­ра­жаю, до­го­во­рись с ми­ни­ст­ром, что­бы по­езд шёл ско­рее.
— Лад­но, бе­ри на са­мо­лёт.
Не знаю, ка­кое на­ка­за­ние мне по­ла­га­ет­ся за про­воз са­мо­лё­том «взрыв­ча­тых и лег­ко­вос­пла­ме­няю­щих­ся». На­вер­ное, со­лид­ное — ведь я был од­но­вре­мен­но и под­стре­ка­те­лем и ис­пол­ни­те­лем пре­сту­п­ле­ния. Толь­ко те­перь, ко­гда про­шло три­на­дцать лет, ко­гда все сро­ки на­ка­за­ния ис­тек­ли, я ре­ша­юсь рас­ска­зать об этом. И про­сить то­ва­ри­щей из Аэ­ро­фло­та учесть мо­ло­дость пра­во­на­ру­ши­те­лей и ис­крен­нюю их лю­бовь к нау­ке.
Мы ку­пи­ли вы­со­кий че­мо­дан и, ак­ку­рат­но пе­ре­ло­жив оде­ж­дой, упа­ко­ва­ли в не­го два бал­ло­на. Тре­тий мы за­вер­ну­ли в одея­ло и спря­та­ли в сум­ку, за­мас­ки­ро­вав свер­ху кни­га­ми.
Прав­да, при взве­ши­ва­нии нас спро­си­ли:
— Зо­ло­то?
— Кни­ги о ди­на­ми­те, — серь­ёз­но от­ве­тил Ге­на.
Ве­сов­щик рас­сме­ял­ся:
— Кни­ги не взры­ва­ют­ся.
Че­мо­дан при­шлось сдать в ба­гаж. Я с тре­во­гой смот­рел, как его тол­ка­ли и за­ва­ли­ва­ли чу­жи­ми ве­ща­ми. Ждал — сей­час по­лых­нет. Ни­че­го, обош­лось. Ве­щи по­гру­зи­ли в са­мо­лет, пас­са­жи­ры за­ня­ли свои мес­та. Вспых­ну­ла над­пись: «Не ку­рить! За­стег­нуть рем­ни», и мы тро­ну­лись.
По­че­му-то я очень ждал мо­мен­та, ко­гда са­мо­лет ото­рвет­ся от зем­ли. Мне ка­за­лось, что то­гда все бу­дет в по­ряд­ке. Не­сколь­ко ча­сов, и Ба­ку. Там-то мы уж как-ни­будь до­бе­рем­ся...
Са­мо­лет под­нял­ся в воз­дух. Я пе­ре­вел дух. Да­же по­зво­лил се­бе ото­рвать взгляд от ба­гаж­но­го от­де­ле­ния. Зем­ля те­ря­ла зна­ко­мые очер­та­ния, пре­вра­ща­ясь в ли­нии и квад­ра­ты то­по­гра­фи­че­ской кар­ты. Над­пись по­гас­ла — мы дос­тиг­ли за­дан­ной вы­со­ты и лег­ли на курс.
— Са­мо­лёт раз­во­ра­чи­ва­ет­ся... — слы­шу вдруг шё­пот Ге­ны.
— Ну и что?.. — Во­прос про­зву­чал фаль­ши­во.
— А то... Смот­ри!
Сно­ва вспых­ну­ла пре­ду­пре­ди­тель­ная над­пись: «Не ку­рить! За­стег­нуть рем­ни!» Те­перь уже бы­ло яс­но: са­мо­лёт сни­жа­ет­ся. Пас­са­жи­ры на­ча­ли бес­по­ко­ить­ся. За­пла­кал ре­бё­нок.
Поя­ви­лась стю­ар­дес­са. С ми­лой улыб­кой (в этот мо­мент она по­ка­за­лась мне за­учен­ной) стю­ар­дес­са ска­за­ла, что са­мо­лёт со­вер­шит по­сад­ку на аэ­ро­дро­ме, с ко­то­ро­го вы­ле­тел. При­чи­на — рез­кое ухуд­ше­ние по­го­ды по трас­се по­ле­та.
Я взгля­нул на Ге­ну и бы­ст­ро от­вел гла­за. Во всем са­мо­лё­те толь­ко мы двое по­ни­ма­ли, что это за «по­го­да». Да­же ко­ман­дир ко­раб­ля не знал, в чём де­ло. Ко­неч­но, рас­сле­до­ва­ние по­ка­жет... Но мне и без рас­сле­до­ва­ния все бы­ло яс­но.
Че­мо­дан не по­ста­ви­ли, а по­ло­жи­ли. Пе­ре­кись за­ли­ла проб­ку, «съе­ла» про­клад­ку и про­со­чи­лась в че­мо­дан. Су­хие «тряп­ки» (на­ша оде­ж­да) мгно­вен­но вспых­ну­ли. Огонь пе­ре­ки­нул­ся на дру­гие ве­щи, ох­ва­тил са­мо­лет и сей­час рвёт­ся к ба­кам с го­рю­чим. Един­ст­вен­ный шанс на спа­се­ние — по­са­дить са­мо­лет рань­ше, чем про­изой­дёт взрыв.
Толь­ко те­перь я по­нял, что мы на­тво­ри­ли. Ме­ня тряс оз­ноб. Я при­пал к ок­ну. С ми­ну­ты на ми­ну­ту долж­но бы­ло поя­вить­ся пла­мя. Не знаю, как я вы­гля­дел со сто­ро­ны. У Ге­ны ли­цо бы­ло как у кло­уна в цир­ке: бе­лое, с фио­ле­то­вы­ми пят­на­ми.
Я не сра­зу за­ме­тил, что са­мо­лет кос­нул­ся зем­ли. Да­же ко­гда он раз­вер­нул­ся и стал вы­ру­ли­вать к аэ­ро­во­кза­лу, это ме­ня не ус­по­кои­ло. И объ­яс­не­ния стю­ар­дес­сы, что по­лёт со­сто­ит­ся, по­это­му пас­са­жи­ры не долж­ны от­хо­дить да­ле­ко, по­ка­за­лись мне про­стой за­щи­той от па­ни­ки.
Вре­мя тя­ну­лось бес­ко­неч­но. На­ко­нец по­да­ли трап. Взяв сум­ку с пе­ре­ки­сью, я мед­лен­но дви­нул­ся к вы­хо­ду. Вы­гля­нул. И не уви­дел ни­че­го: ни ог­ня, ни по­жар­ных ко­манд, ни ма­шин «ско­рой по­мо­щи». Толь­ко дождь — мел­кий и час­тый.
Че­рез два ча­са объ­я­ви­ли по­сад­ку. К ве­че­ру мы при­ле­те­ли в Ба­ку.
НЕ ЗАБЫВАЯ ОБ ОСТОРОЖНОСТИ
Пе­ре­ки­си дос­та­точ­но, мож­но ста­вить опы­ты. Но за­чем от­кры­вать Аме­ри­ку, ко­то­рая уже от­кры­та? Мы идём в биб­лио­те­ку. Бе­рём ка­та­лог и сра­зу на­тал­ки­ва­ем­ся на не­ожи­дан­ность. Поя­ви­лись кни­ги. Тол­стые, со­лид­ные тру­ды, це­ли­ком по­свя­щен­ные пе­ре­ки­си во­до­ро­да.
Соб­ст­вен­но, удив­лять­ся тут не­че­му. В го­ды вто­рой ми­ро­вой вой­ны сло­ва «пе­ре­кись во­до­ро­да» ис­чез­ли из лек­си­ко­на воюю­щих дер­жав. В офи­ци­аль­ных до­ку­мен­тах мель­ка­ли на­зва­ния: ин­го­лин, ком­по­нент Т, ре­нал, ок­си­лин, ге­прол, ней­тра­лин... Не­мно­гие зна­ли, что всё это псев­до­ни­мы пе­ре­ки­си, её за­сек­ре­чен­ные на­зва­ния.
Во вре­мя вой­ны пе­ре­кись ста­ла стра­те­ги­че­ским ма­те­риа­лом. Ин­те­рес­но, на­при­мер, что поч­ти все ви­ды «сверх­но­во­го и сверх­сек­рет­но­го ору­жия», ко­то­рое, по ут­вер­жде­ни­ям не­мец­кой про­па­ган­ды, долж­но бы­ло «из­ме­нить ход вой­ны», ос­но­ва­ны на пе­ре­ки­си во­до­ро­да. Пе­ре­ки­сью за­ни­ма­лась в Гер­ма­нии спе­ци­аль­ная сверх­сек­рет­ная ла­бо­ра­то­рия во гла­ве с из­вест­ным хи­ми­ком Валь­те­ром.
Изу­че­ние не­мец­ких ар­хи­вов по­ка­за­ло, что ра­бо­ты над пе­ре­ки­сью бы­ли на­ча­ты ещё в 1934 го­ду и уже то­гда пре­сле­до­ва­ли во­ен­ные це­ли — соз­да­ние под­вод­ной лод­ки, с еди­ным дви­га­те­лем.
Обыч­ная под­вод­ная лод­ка име­ет два дви­га­те­ля: ди­зель — для над­вод­но­го хо­да и элек­тро­дви­га­те­ли с ак­ку­му­ля­то­ра­ми — для под­вод­но­го. «Раз­двое­ние» объ­яс­ня­ет­ся про­сто. Ди­зель не мо­жет ра­бо­тать под во­дой. Во-пер­вых, нет воз­ду­ха. Во-вто­рых, от­ра­бо­тан­ные га­зы, вы­хо­дя на по­верх­ность, де­ма­ски­ро­ва­ли бы лод­ку.
Впро­чем, элек­тро­дви­га­тель не­мно­гим луч­ше. Пе­ре­за­ряд­ку ак­ку­му­ля­то­ров мож­но осу­ще­ст­в­лять толь­ко в над­вод­ном по­ло­же­нии, ко­гда ди­зель ра­бо­та­ет. Са­ми ак­ку­му­ля­то­ры тя­же­лы, гро­мозд­ки и ра­бо­та­ют с низ­ким ко­эф­фи­ци­ен­том по­лез­но­го дей­ст­вия. По­это­му лод­ка не при­спо­соб­ле­на к дли­тель­но­му пре­бы­ва­нию под во­дой, и ско­рость её хо­да ог­ра­ни­че­на.
Дви­га­тель, ис­поль­зую­щий пе­ре­кись, ко­неч­но, не ну­ж­да­ет­ся в воз­ду­хе. С оди­на­ко­вым ус­пе­хом он ра­бо­та­ет и на по­верх­но­сти и под во­дой. Так воз­ник­ла идея пер­во­го «сверх­ору­жия» Гер­ма­нии — бы­ст­ро­ход­ных ло­док даль­не­го дей­ст­вия.
До вой­ны не­мец­кая под­вод­ная лод­ка име­ла ско­рость над­вод­но­го хо­да 17 уз­лов[1], под­вод­но­го — 7,5 уз­ла. «Пе­ре­кис­ные» лод­ки ти­па 21 мог­ли пе­ре­дви­гать­ся под во­дой со ско­ро­стью до 16,5 уз­ла. Раз­ли­чие очень су­ще­ст­вен­ное, осо­бен­но в ус­ло­ви­ях вой­ны!
Гер­ма­ния по­строи­ла че­ты­ре учеб­ных и пять бое­вых ло­док, луч­шие из ко­то­рых об­ла­да­ли под­вод­ной ско­ро­стью 25 уз­лов. Од­на­ко боль­шой ро­ли они всё-та­ки не сыг­ра­ли. Мощ­ность их дви­га­те­лей бы­ла не­дос­та­точ­но ве­ли­ка, за­па­сов пе­ре­ки­си хва­та­ло не­на­дол­го.
По­сле вой­ны по­пыт­ки усо­вер­шен­ст­во­вать «пе­ре­кис­ные» под­вод­ные лод­ки де­ла­лись в Со­еди­нен­ных Шта­тах Аме­ри­ки и в Анг­лии. В 1954—1955 го­дах анг­лий­ский флот по­лу­чил на воо­ру­же­ние два «пе­ре­кис­ных» ко­раб­ля ти­па «Экс­пло­рер» («Ис­сле­до­ва­тель»). Од­на­ко с тех пор как соз­да­ны под­вод­ные лод­ки с атом­ной ус­та­нов­кой, ко­раб­ли на пе­ре­ки­си при­об­ре­ли глав­ным об­ра­зом ис­то­ри­че­ское зна­че­ние.
Столь же «эф­фек­тив­ным» ока­за­лось и дру­гое «сверх­ору­жие» Гер­ма­нии: ре­ак­тив­ные са­мо­лё­ты-пе­ре­хват­чи­ки «Ме-163», с «ус­ко­ри­те­лем» (до­пол­ни­тель­ным дви­га­те­лем на пе­ре­ки­си), са­мо­лет-сна­ряд «ФАУ-1», ра­ке­та «ФАУ-2».
На са­мо­ле­тах-сна­ря­дах «ФАУ-1» ра­бо­та­ли «пе­ре­кис­ные» дви­га­те­ли. На ра­ке­тах «ФАУ-2» ос­нов­ной дви­га­тель пи­тал­ся жид­ким ки­сло­ро­дом. Од­на­ко был ещё и вспо­мо­га­тель­ный дви­га­тель, ко­то­рый об­слу­жи­вал то­п­лив­ные на­со­сы. Этот дви­га­тель — не­боль­шая тур­би­на — ра­бо­тал на па­ро­га­зо­вой сме­си, об­ра­зую­щей­ся при раз­ло­же­нии пе­ре­ки­си во­до­ро­да. Мощ­ность его со­став­ля­ла 500 ло­ша­ди­ных сил — боль­ше, чем мощ­ность шес­ти трак­то­ров.
Стрем­ле­ние ис­поль­зо­вать пе­ре­кись для нужд вой­ны на­блю­да­ет­ся и сей­час. Де­ла­ют­ся, на­при­мер, по­пыт­ки соз­дать «пе­ре­кис­ную» тор­пе­ду. Та­кие тор­пе­ды «бес­след­ны» — пар, об­ра­зую­щий­ся при раз­ло­же­нии пе­ре­ки­си, по­гло­ща­ет­ся во­дой. В 1954 го­ду в Со­еди­нен­ных Шта­тах Аме­ри­ки был по­стро­ен вер­то­лёт с ра­кет­ным дви­га­те­лем, ра­бо­таю­щим на пе­ре­ки­си. В Анг­лии при­ме­ня­ет­ся «пе­ре­кис­ная» ра­кет­ная сис­те­ма «Спрайт», об­лег­чаю­щая взлёт са­мо­ле­тов.
Ви­ди­мо, есть бое­вые ра­ке­ты, в ко­то­рых пе­ре­кись ис­поль­зу­ет­ся как окис­ли­тель. Ко­неч­но, пе­ре­кись бед­нее ки­сло­ро­дом, чем жид­кий ки­сло­род. Од­на­ко она не­из­ме­ри­мо ус­той­чи­вее, и, зна­чит, ра­ке­та все­гда го­то­ва к дей­ст­вию. Пе­ре­кись лег­ко раз­ла­га­ет­ся, это об­лег­ча­ет за­жи­га­ние и де­ла­ет безо­пас­ным за­пуск — са­мый опас­ный мо­мент в жиз­ни ра­ке­ты...
Стра­те­ги­че­ское зна­че­ние пе­ре­ки­си не очень спо­соб­ст­во­ва­ло её ши­ро­кой «по­пу­ляр­но­сти». И всё-та­ки кни­ги при­шлось опуб­ли­ко­вать — «окис­лен­ной во­дой» все­рь­ёз за­ин­те­ре­со­ва­лась про­мыш­лен­ность.
По­жа­луй, труд­но на­звать от­расль тех­ни­ки, где бы пе­ре­кись те­перь не при­ме­ня­лась.
Хи­ми­ки ис­поль­зу­ют её при по­лу­че­нии мно­гих важ­ней­ших син­те­ти­че­ских ма­те­риа­лов.
С её по­мо­щью строи­те­ли вы­ра­ба­ты­ва­ют по­рис­тый бе­тон. Для это­го в бе­тон­ную мас­су до­бав­ля­ют пе­ре­кись. Вы­де­ляю­щий­ся при раз­ло­же­нии ки­сло­род про­ни­зы­ва­ет бе­тон, об­ра­зуя «пус­то­ты». «Га­зо­бе­тон» вдвое лег­че во­ды и яв­ля­ет­ся пре­крас­ным изо­ли­рую­щим ма­те­риа­лом.
В кон­ди­тер­ской про­мыш­лен­но­сти пе­ре­кись «вспе­ни­ва­ет» тес­то, от­лич­но за­ме­няя со­ду.
В ме­ди­ци­не пе­ре­кись дав­но ис­поль­зу­ет­ся для де­зин­фек­ции. Да­же в зуб­ной пас­те, ко­то­рой мы поль­зу­ем­ся, есть пе­ре­кись — она унич­то­жа­ет мик­ро­бы в по­лос­ти рта.
В тек­стиль­ной про­мыш­лен­но­сти пе­ре­ки­сью от­бе­ли­ва­ют тка­ни, в пи­ще­вой — жи­ры и мас­ла, в бу­маж­ной — дре­ве­си­ну и бу­ма­гу.
Пе­ре­кись до­бав­ля­ют в ди­зель­ное то­п­ли­во (его ка­че­ст­во улуч­ша­ет­ся), в во­ду (во­да ста­но­вит­ся «ки­сло­род­ной»). Пе­ре­кись ус­ко­ря­ет со­зре­ва­ние се­мян, унич­то­жа­ет сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ных вре­ди­те­лей, спо­соб­ст­ву­ет кон­сер­ви­ро­ва­нию мо­ло­ка и мя­са...
О пе­ре­ки­си из­вест­но те­перь мно­гое. Но да­ле­ко не всё. В тём­ную ком­на­ту, где сто­ит склян­ка с пе­ре­ки­сью, вно­сят фо­то­гра­фи­че­скую пла­стин­ку. Про­яв­ля­ют. Пла­стин­ка чёр­ная. По­че­му? Как буд­то воз­мож­но лишь од­но объ­яс­не­ние: лу­чи. А что за лу­чи, от­ку­да они взя­лись? В кни­гах от­ве­та нет. Про­бле­ма тем­на, как за­све­чен­ная фо­то­пла­стин­ка.
При раз­ло­же­нии пе­ре­ки­си вы­де­ля­ет­ся ки­сло­род — это об­ще­из­ве­ст­но. Ка­кой ки­сло­род — обыч­ный? Нет, он го­раз­до ак­тив­нее, энер­гич­нее мо­ле­ку­ляр­но­го. Этот ки­сло­род пре­вра­ща­ет сер­ни­стую ки­сло­ту в сер­ную, сжи­га­ет ор­га­ни­че­ские ки­сло­ты, раз­ру­ша­ет и обес­цве­чи­ва­ет кра­си­те­ли. Мо­жет быть, ки­сло­род ато­мар­ный? Не­из­вест­но. Во вся­ком слу­чае хи­ми­ки на­зы­ва­ют его ос­то­рож­но, «in statu nas­cendi» «в мо­мент вы­де­ле­ния»...
И, на­ко­нец — нас это ин­те­ре­су­ет осо­бен­но, — ус­той­чи­ва ли пе­ре­кись во­до­ро­да?
Од­ни кни­ги ут­вер­жда­ют, что нет; пе­ре­кись лег­ко раз­ла­га­ет­ся и очень взры­во­опас­на. «По­ми­луй­те, да ведь это без­обид­ней­шее ве­ще­ст­во, — уве­ря­ют дру­гие. — Пе­ре­кись не взры­ва­ет­ся да­же от де­то­на­то­ров...»
При­шлось мно­гое про­честь, мно­гое про­ве­рить лич­но, что­бы по­нять, в чём де­ло. Ока­за­лось, что пра­вы и те и дру­гие. Или, точ­нее, ни те, ни дру­гие.
Хи­ми­че­ски чис­тая пе­ре­кись — со­еди­не­ние впол­не ус­той­чи­вое. В хо­ро­ших ус­ло­ви­ях она мо­жет хра­нить­ся не­ог­ра­ни­чен­но дол­го. По­те­ри на раз­ло­же­ние не пре­вы­ша­ют 0,5 про­цен­та в... год. Она лег­ко пе­ре­но­сит да­же тро­пи­че­скую жа­ру.
Слож­ность, од­на­ко, за­клю­ча­ет­ся в том, что по­лу­чить чис­тую пе­ре­кись и убе­речь её от за­гряз­не­ния очень труд­но. «Гряз­ная» же пе­ре­кись, с ко­то­рой ра­бо­та­ло боль­шин­ст­во ис­сле­до­ва­те­лей, в са­мом де­ле при­чи­ня­ет уй­му не­при­ят­но­стей — до взры­ва вклю­чи­тель­но.
В об­щем, соб­ст­вен­ный опыт и кни­ги (опыт дру­гих) убе­ди­ли нас, что с чис­той пе­ре­ки­сью ра­бо­тать мож­но сме­ло. Не за­бы­вая, ко­неч­но, об ос­то­рож­но­сти.
МЫСЛИ, НЕ ПРЕДУСМОТРЕННЫЕ ПРАВИЛАМИ
Та­та­ри­нов сто­ял к нам спи­ной, но уз­нал я его сра­зу. Д.Д. гла­за­ми по­ка­зал — са­ди­тесь. Та­та­ри­нов и толь­ко что при­ле­тев­ший Смо­лин бы­ли за­ня­ты раз­го­во­ром. Я по­до­шёл к ди­ва­ну. И за­мер. На сто­ле стоя­ло не­что ос­ле­пи­тель­но яр­кое, бле­стя­щее. Ли­нии ме­тал­ла плав­но из­ги­ба­лись, ро­ж­дая ощу­ще­ние бы­ст­ро­ты и ка­кой-то осо­бой лег­ко­сти.
— Что... — В тот же мо­мент я по­нял.
Та­та­ри­нов обер­нул­ся. По его улыб­ке, по хит­рым огонь­кам в гла­зах Смо­ли­на бы­ло яс­но: сюр­приз при­го­то­ви­ли за­ра­нее. И эф­фект был за­ра­нее рас­счи­тан.
— Вот. — Та­та­ри­нов кив­нул. — Го­то­во.
— Спа­си­бо...
— На здо­ро­вье.
Это бы­ло ска­за­но серь­ёз­но. Всю спра­вед­ли­вость от­ве­та я по­нял позд­нее. Спуск на глу­би­ну все­гда опа­сен, и труд­но по­доб­рать что-ни­будь бо­лее под­хо­дя­щее к слу­чаю, чем это про­стое: «На здо­ро­вье...»
— Ко­гда бу­дем ис­пы­ты­вать? — спро­сил Смо­лин.
На­ив­ный во­прос. Ко­неч­но, сей­час!
— Сей­час? Позд­но, по­жа­луй... Да и пе­ре­ки­си нет...
— Пе­ре­кись я при­ве­зу. Так­си ту­да и об­рат­но два­дцать ми­нут, — воз­ра­зил Ге­на.
Смо­лин по­ко­сил­ся на Д.Д.:
— Как по­ла­га­ешь, Да­нил Да­ни­ло­вич? С точ­ки зре­ния ло­ги­ки...
— Мах­нуть ру­кой на ло­ги­ку и со­гла­сить­ся.
Ге­на вско­чил.
— По­до­ж­ди, — ос­та­но­вил его Смо­лин. Обер­нул­ся к ок­ну. — Ага, пор­то­вая ма­ши­на! Пусть те­бя от­ве­зёт.
— Пусть.
— По­дой­ди к шо­фё­ру и ска­жи.
— Так он же ме­ня не зна­ет.
— Ни­че­го. — Смо­лин под­миг­нул мне. — Он до­га­да­ет­ся.
— У вас яв­ные ре­жис­сёр­ские спо­соб­но­сти, — за­ме­тил я, ко­гда Ге­на вы­шел.
— Ко­неч­но, — кив­нул Смо­лин. — Я и учил­ся на ре­жис­сёр­ском. Но од­на­ж­ды ме­ня вы­зва­ли в гор­ком и ска­за­ли, что есть ре­ше­ние ук­ре­пить флот ком­со­моль­ца­ми. А ре­жис­су­рой мож­но за­ни­мать­ся в сво­бод­ное вре­мя, в по­ряд­ке са­мо­дея­тель­но­сти.
— И вы?..
Ска­зал: «Есть!» В то вре­мя дол­гие раз­го­во­ры бы­ли не в по­че­те.
 
... Ска­фандр сна­ря­жен. Мяг­кие, хо­ро­шо по­дог­нан­ные рем­ни ров­но да­вят на пле­чи. С мас­кой в ру­ке я слу­шаю Смо­ли­на. Он из­ла­га­ет пра­ви­ла на­хо­ж­де­ния под во­дой. Пра­ви­ла я знаю, и Смо­ли­ну это из­вест­но. Од­на­ко мы оба серь­ёз­ны. Это зву­чит как за­да­ние. И, при­ни­мая за­да­ние, я по­кор­но от­ве­чаю:
— Есть!
На­тя­ги­ваю мас­ку и на­чи­наю спуск. Всё мне зна­ко­мо здесь — раз­де­вал­ка, ше­ро­хо­ва­тые сту­пе­ни ле­ст­ни­цы, по­ка­тый пол. На скамь­ях зри­те­лей ря­дом с Да­нил Да­ни­ло­ви­чем и Ге­ной си­дит сто­рож дя­дя Пе­тя — един­ст­вен­ный «по­сто­рон­ний».
Под но­га­ми пол. Де­лаю не­сколь­ко дви­же­ний — «на­страи­ва­юсь» на во­ду. Щёл­каю мас­кой. Всё в по­ряд­ке. Ещё шаг, и во­круг тем­не­ет — се­ро-зе­лё­ные су­мер­ки впол­за­ют в ска­фандр. Я под во­дой. Тё­п­лый воз­дух с за­па­хом пе­ре­ки­си — ап­па­рат вклю­чён.
Дей­ст­вую в точ­ном со­от­вет­ст­вии с ин­ст­рук­ци­ей. «На­до ос­та­но­вить­ся». Ос­та­нав­ли­ва­юсь. «Убе­дить­ся в лёг­ко­сти ды­ха­ния и от­сут­ст­вии под­со­са во­ды». Убе­ж­да­юсь. «Не­об­хо­ди­мо со­сре­до­то­чить­ся, про­ду­мать ка­ж­дое своё дей­ст­вие». Со­сре­до­то­чи­ва­юсь и про­ду­мы­ваю.
При пло­хом са­мо­чув­ст­вии ре­ко­мен­ду­ет­ся «не пе­ре­си­ли­вать се­бя» и вый­ти на по­верх­ность. Но са­мо­чув­ст­вие у ме­ня изу­ми­тель­ное. Оно-то и ме­ша­ет мне вы­пол­нить ещё один пункт ин­ст­рук­ции — «со­хра­нять спо­кой­ст­вие»...
К мыс­лям, пре­ду­смот­рен­ным пра­ви­ла­ми, всё вре­мя при­ме­ши­ва­ют­ся по­сто­рон­ние. Ви­жу ли­цо Ге­ны. Се­го­дня его оче­редь, спус­кать­ся дол­жен был он. Од­на­ко в по­след­ний мо­мент Ге­на от­ка­зал­ся, со­слав­шись на «пло­хое са­мо­чув­ст­вие». При­нять эту жерт­ву я, ко­неч­но, не мог. За­вя­зал­ся спор. Ге­на упор­но сто­ял на сво­ём. Ре­ше­ние да­лось ему не­лег­ко. У не­го был та­кой вид, что Смо­лин за­бес­по­ко­ил­ся и по­тре­бо­вал, что­бы спус­кал­ся я, ина­че он от­ме­ня­ет ис­пы­та­ния.
По то­му, как тем­не­ла, хо­ло­де­ла во­да, по сла­бо­му зво­ну в ушах я чув­ст­во­вал: глу­би­на рас­тет. За­пах пе­ре­ки­си ис­чез, при­род­ное ох­ла­ж­де­ние ра­бо­та­ло от­лич­но. И всё-та­ки воз­дух нёс с со­бой лёг­кое ды­ха­ние те­п­ла — слов­но при­вет от ста­рой и доб­рой зна­ко­мой.
И тут, со­всем не во­вре­мя, я ощу­тил... Не хо­чет­ся при­бе­гать к ис­тер­то­му, за­тас­кан­но­му сло­ву «вос­торг», но что-то в этом ро­де. Мне ста­ло те­п­ло и ра­до­ст­но. Я шёл, а во мне и во­круг зву­ча­ла му­зы­ка. Не про­сто ап­па­рат, пер­вый в ми­ре пе­ре­кис­ный ды­ха­тель­ный при­бор ви­сел у ме­ня за пле­ча­ми. Но­вая вещь. Од­на из мил­лио­нов и мил­лио­нов ве­щей, ко­то­рых не зна­ет при­ро­да, ко­то­рые при­шли в мир вме­сте с че­ло­ве­ком.
И ещё я по­ду­мал, что да­же здесь, под во­дой, я не один. Ме­ня ждут. Вол­ну­ясь и не скры­вая вол­не­ния, по­гля­ды­ва­ет на ча­сы Смо­лин. Ге­на го­во­рит слиш­ком гром­ко. А Да­нил Да­ни­ло­вич слиш­ком тя­нет сло­ва. Ко­неч­но, со мной ни­че­го не слу­чит­ся, но вре­мя пол­зет так мед­лен­но...
Я вспо­ми­наю день, ко­гда мы стоя­ли пе­ред две­рью От­де­ла. Все­го три го­да, а ка­жет­ся, это бы­ло бес­ко­неч­но дав­но. Мы мно­го­го не зна­ли то­гда. Не зна­ли, на­при­мер, как это пло­хо, ко­гда за те­бя не­ко­му вол­но­вать­ся. Пра­виль­но ска­зал по­эт:
И са­мый даль­ний путь не до­лог,
Ко­гда в кон­це ни­кто не ждёт...
Ко­гда-то я ви­дел кар­ти­ну. Се­рые хол­мы, го­лая, ка­ме­ни­стая пус­ты­ня. Даль­ше — оке­ан. Бес­ко­неч­ная мёрт­вая гладь. Это был со­вре­мен­ный пей­заж. Но мне по­чу­ди­лось, что это древ­няя Зем­ля. Зем­ля, ко­то­рую че­ло­ве­че­ский ге­ний ещё не ос­ве­тил ог­ня­ми го­ро­дов, не свя­зал ту­ги­ми ка­на­та­ми рель­сов, не ук­ра­сил бе­лы­ми маз­ка­ми па­ру­сов, сме­ло раз­бро­сан­ны­ми по си­не-зе­лё­но­му оке­ан­ско­му фо­ну...
И ещё я по­ду­мал о ве­ли­кой и труд­ной судь­бе че­ло­ве­ка. О до­ро­ге, ко­то­рую он про­шёл. И о той, что, кру­то взмы­вая вверх, ве­дёт его к звёз­дам.
 


[1] Узел — скорость судна, равная морской миле (1852 м) в час.

 

Алфавитный указатель: 

Рубрики: